Озябший ангел

– Не особенно. По двадцать пять килограммов. Но противней всего стоять на дусте. Вонь – похуже, чем от серы. Однако работать везде нужно. Главное, куда бы тебя ни поставили, береги глаза. Если что попадёт в них – сразу же промывай. Ну и хорошо бы, конечно, носить марлевую повязку, иначе загубишь лёгкие. К печам без рукавиц не прикасайся. А когда будешь работать в корытах, надевай резиновые сапоги. Они, правда, почти все дырявые, но всё же какая-никакая защита. Всё поняла?

– Всё, – ответила Галя.

– Ну и хорошо. Пошли работать.

Вовка Митрофанов тоже не сидел дома, сложа руки. Он с большим интересом участвовал во всех процессах, происходящих в жизни города. Его увлекала то одна работа, то другая. А потом он попал в одну из команд по сносу аварийного жилья. Их цель: заготовка дров для нужд города. Прежде всего, разбирались ветхие деревянные строения на окраинах Ленинграда. А жильцы из них переселялись в основательно опустевшую центральную часть города, в коммуналки. Стены бараков раздёргивались «Сталинцем» тросами. А уж рабочие ломами, пилами и топорами доводили дело до конца.

В этой команде мальчик проработал весь июль и август. Не изменяя своей крестьянской натуре, он, как и положено, тоже заранее готовился к зиме. И когда пришла осень проблема с дровами была уже решена. Однако имелись и другие дела, в общем-то, самые обыкновенные: закупить свечей, вставить в окно новое стекло, заготовить и насолить крапивы, ну и ещё по мелочи. Тётя снова работала. И дела эти надо решать Вовке. Медлить никак нельзя: ведь уже через двадцать дней ему – пятнадцать. И он решил, что в тот же день пойдёт искать старшину Краско. Раз приглашал на тральщик – пусть хлопочет перед своим капитаном. У Вовки уже и рекомендация Набатова на руках.

Мальчик обошёл несколько магазинов и, отстояв в двух очередях, купил пару десятков свечей. Не ахти как много, но почин есть. Он вернулся домой и в замочной скважине двери обнаружил скрученную в тугую трубочку записку. Вовка развернул её и прочитал. «Володя, как только придёшь, возьми то самое письмо и срочно принеси Набатову. Он будет ждать. Обухов».

«Что бы это значило? – встревожился Вовка. – То сам говорил мне: о письме никому ни слова. А теперь – принеси».

Накануне этого дня в тридцати километрах от Ленинграда в беседке аэродрома люфтваффе сидели лётчики, разговаривали. Оберлейтенанту под тридцать. Он высок, крепко сложен, выражение лица надменное. Второй в погонах лейтенанта: строен, светловолос, белолиц.

– Скажи, Фриц, что ты сегодня думаешь об этих русских? – кивнул лейтенант в сторону Ленинграда.

– Я стараюсь не думать о них, а убивать, убивать! – в такт словам дважды стукнул он по скамейке. – Своим упорством они меня доводят до бешенства. Мы должны были взять этот город ещё прошлым летом. Потом ждали его сдачи в ноябре, в крайнем случае – к Новому году. И что? Он как стоял, так и стоит. Это какой-то бесконечный дурной сон.

– Меня интересует природа их сопротивления, – сказал лейтенант. – Они ведут себя так, будто у них есть что-то дороже жизни. Я пытаюсь понять, что это: коммунистический фанатизм, неуступчивый русский характер или особенность их православия? Они костьми ложатся, но белый флаг не выбрасывают.

– Ты прав, Курт. То, что там происходит, необъяснимо. Логика здесь бессильна. Откровенно говоря, сначала я не совсем доверял той информации, что они вымирают от голода целыми семьями. Думал, может, есть у них какие-то стратегические запасы продовольствия, позволяющие им выжить. Но потом и сам убедился: умирают, и ещё как умирают. Это было заметно и зимой, когда на кладбищах тракторами выкапывали не траншеи, а целые рвы, и сотнями хоронили в них умерших. И весной, когда на улицах города и на склонах Невы начали вытаивать трупы. И вот, несмотря на всё это, они держатся уже год.

– Я думаю почти о том же, – сказал лейтенант. – Мы бросаем на их город самые мощные фугасные бомбы, трёхметровые морские мины на парашютах, а они – встречают праздники. Наша дальнобойная артиллерия сутками расстреливает их дома из орудий, а они, по донесениям агентуры, стоят в очередях в кино, ходят в театры, библиотеки, слушают джаз и филармонические концерты, даже в футбол играют.

– Ну, ты сам видишь, – перебил его размышления оберлейтенант, – так вести себя могут только сумасшедшие!

– Но, если взглянуть на это с их стороны, – заметил его молодой коллега, – они даже в аду, который мы им устраиваем, стараются жить по-человечески. Кто же из нас более ненормален: они или мы? Моя служба началась у стен Ленинграда, и мне начинает казаться, что здесь же она и закончится.

– Не глупи, Курт. Лучше выброси из головы всякие там предчувствия, жалость, сомнения – весь этот хлам. Помни только о долге и прицельном бомбометании, – ухмыльнулся Фриц.

– Попробую, – нетвёрдо ответил лейтенант.

Вовка достал из шкафа письмо немецкого офицера, аккуратно уложил его в карман пиджачка и отправился к Набатову. Через десять минут он уже стучался в кабинет начальника милиции.

– Войдите, – послышался его голос.