Читаем Паломничество Чайльд-Гарольда. Дон-Жуан полностью

Паломничество Чайльд-Гарольда. Дон-Жуан

Пьяна от крови, Франция в те дниБлевала преступленьем. Все народыСмутила сатурналия резни^{341},Террор, тщеславье, роскошь новой моды, —Так мерзок был обратный лик Свободы,Что в страхе рабству мир себя обрек^{342},Надежде вновь сказав «прости» на годы.Вторым грехопаденьем в этот векОт Древа жизни был отторгнут человек.

98

И все-таки твой дух, Свобода, жив,Твой стяг под ветром плещет непокорно,И, даже бури грохот заглушив,Пускай, хрипя, гремит твоя валторна.Ты мощный дуб, дающий лист упорно,Он топором надрублен, но цветет.

И Вольностью посеянные зернаЛелеет Север, и настанет год,Когда они дадут уже не горький плод.

99

Вот почернелый мрачный бастион^{343},Часть крепости, обрушиться готовой,Врагам отпор давал он испокон,Фронтон его, изогнутый подковой,Плюща гирляндой двадцативековой,Как Вечности венком, полузакрыт.Чем был, что прятал он в тот век суровый?Не клад ли в подземелье был зарыт?Нет, тело женщины, — так быль нам говорит.

100

Зачем твой склеп — дворцовый бастион?И кто ты? Как жила? Кого любила?

Царь или больше — римлянин был он?Красавиц дочек ты ему дарила,Иль вождь, герой, чья необорна сила,Тобой рожден был? Как ты умерла?Боготворимой? Да! Твоя могилаПокоить низших саном не могла,И в ней ты, мертвая, бессмертье обрела.

101

А муж твой — не любила ль ты чужого?Такие страсти знал и древний Рим.Была ль ты, как Корнелия^{344}, сурова,Служа супругу, детям и роднымИ нет! сказав желаниям иным,Иль, как Египта дерзкая царица,Жила лишь наслаждением одним?Была грустна? Любила веселиться?

Но грусть любви всегда готова в радость влиться.

102

Иль, сокращая век твой, как скалаТебя давило горе непрестанно?Иль ты богов любимицей^{345} былаИ оттого сошла в могилу рано?И туча, близясь грозно и туманно,Обрушила на жизнь твою запрет,А темный взор, порой блестевший странно,Был признаком чахотки с детских лет,И цветом юных щек был рощ осенних цвет?

103

Иль старой умерла ты, пережившейСвой женский век, и мужа, и детей,Но даже снег, твой волос убеливший,Не обеднил густой косы твоей —

Твоей короны в пору лучших дней,Когда Метеллой Рим любил хвалиться.Но что гадать! Меж римских богачейБыл и твой муж, и знала вся столица,Что гордостью его была твоя гробница.

104

Но почему, когда я так стоюВ раздумье пред гробницей знаменитой,Как будто древний мир я узнаю,Входящий в сердце музыкой забытой,Но не такой ликующей, открытой,А смутной, скорбной, как над гробом речь,И, сев на камень, хмелем перевитый,Я силюсь в звуки, в образы облечьВсе, что могла душа в крушении сберечь, —