Память пепельного леса (СИ)

Дом на окраине вольготно раскинутого города стоял посреди сада, весь увитый плющом, таинственный и сладко-знакомый, словно чудесный сон. Возле изгороди качались тяжелые свечки розовой, снежной и нежно-золотой мальвы. По воздушной белой веранде разносился нежный голос, напевавший детскую песенку, и голос этот Айканаро узнал бы из тысячи.

– Андрет! – он пробежал через сад, в один прыжок преодолел ступени террасы, не чуя ног, уже готовый заключить ее в объятия, потому что все выглядело правильным до слез, очищающим душу своим покоем и дрожало дымкой, словно золотой сон.

Она… она сидела в белом плетеном кресле и качала колыбель, в которой спало их дитя, и встала, приветствуя его с легкой полуулыбкой.

И Айканаро ее не узнал.

«Разве это ты, Андрет?»

Она смотрела на него с нежностью и преданной верностью и выглядела прекрасней, чем прежде – но ее красота обезоружила и ошеломила, словно вытянутый поперек дороги сук вышиб его из седла.

В одно-единственное мгновение вся правильность, вся сладко-перламутровая тишь чудесного мира стала изъяном в своем совершенстве. Кошмаром, который таковым не был. Прекрасная мечта, которой он никогда себе не представлял в таких деталях, воплотилась с идеальной точностью.

И это пугало.

Перед ним стояла не Андрет. Это была дева эльфов, единая с Андрет лицом и статью.

Она качала колыбель, пела их ребенку, и он мог бы радоваться, что она стояла здесь, прекрасная и живая, но…

Но где тот шальной неукротимый пламень на дне ее глаз? Где живой огонь? Почему самобытная искра стала казаться ему лишь зеркалом, что отражала мир вокруг?

– Это ты? – голос его звучал нерешительно. – Правда – ты?

– Я, – голос Андрет звучал со спокойной мягкостью, будто теплый огонек свечи. – Кто же еще?

«Нет, нет. Ты бы пошутила… или это лишь мое воспоминание о тебе? Потому что такой я тебя помню, смешливой, отважной, мудрой и гордой?»

– Возможно, медведь, – он попробовал пошутить, зная, что это смешило ее каждый раз, несмотря на грубоватость шутки. – Ведь вы, люди, порой так топаете в лесу и шуршите, что иной раз не отличить.

Когда-то он ляпнул это, не подумав, но Андрет – его Андрет (или та, которую он помнил?) – почему-то каждый раз хохотала до слез, едва услышав про медведя. И порой нарочито шумно хрустела ветками и шуршала листвой, когда желала припомнить ему отвратительно невежливую шутку.

Может быть, потому что тогда он растерял часть той возвышенности, в которой люди тщились отыскать спасение. Вместо этого он стал ближе из-за неловкости. Кем-то понятным. Живым из-за мелкого несовершенства.

И, может быть, не пошути он тогда – все случилось бы иначе.

Почему ему так хотелось плакать, когда он вспомнил, как Андрет однажды летом, неожиданно и смеха ради, приложила ледяную от родниковой воды ладонь к его спине?

Это было далеким прошлым, слишком несущественным для той, кого он сейчас видел.

Андрет улыбнулась ему – тепло и слишком спокойно, словно его слова ничего не затронули в ее душе, и огонек в ее глазах не вспыхнул.

«Что с твоим взглядом, Андрет? Что изменилось? И дитя не изменило бы тебя так, это невозможно!»

Но совершенство мира было безупречно.

Айканаро вынырнул из морока с криком, но не было воздуха – и легких, которые бы его вдохнули. Была тень роа, подобная обнаженному сознанию, которое вытолкнули из ослепительного мира. Разум заметался, ошеломленный и слишком сильно погруженный в необходимость осознать открывшееся.

Айканаро.

Его имя… что-то следовало за ним, словно эхо за звоном колокола, но нет, не сейчас! Сейчас важно другое!

«Невозможно. Невозможно, чтобы Аман сотворил с нами – такое! Это благая земля, в ней нет тени зла! Разве может быть такое?! Разве может быть, чтобы кто-то утратил душу в нетленном краю?!»

– Айканаро! – резкий голос вновь одернул его, зазвенев металлически гулко.

Голос разогнал ошеломление и клочья белоснежно-безупречного видения, словно дым.

Айканаро понимал, что будь он в настоящем теле – стиснул бы виски, встряхнул жесткими волосами цвета спелой пшеницы, зажмурился и попытался принять то, что увидел.

«Что они от меня хотели? Зачем приманили этим счастьем – и тотчас забрали его, разбив?!»

Но здесь он лишь принялся расхаживать по траве и стиснул губы – пусть это не помогало.

Айканаро дышал – или ему казалось, что дышал – сонной пустотой звездного купола и безбрежного луга призрачной травы, жадно впитывая огромное пространство кружащихся небес. Эхом, размером с целую вселенную, всколыхнул мертвую степь крик отчаяния и боли:

– Зачем вы показали мне это?!

В пылком ужасе он не заметил, как Ниэнна дрогнула от плача и шевельнулась, пытаясь подойти к нему ближе.

Но Намо мягко положил ладонь ей на предплечье, останавливая.

– Ты понимаешь, что видел, Айканаро?

«Понимаю ли я?! Нет! Я не понимаю, как спасение стало кошмаром! Я не понимаю, как благая земля забрала из нее жизнь!»

– Вы говорили, что не обманете меня! – резко бросил он, не задумываясь об ужасном обвиняющем смысле этих слов.

Вздох.

– В том, что ты видел, нет обмана.

Его поразило, сколько тоски и боли прозвучало в голосе Ниэнны – и гнев утих.