Память пепельного леса (СИ)

– Не пугайся, Айканаро, – голос Намо утратил необъятность и зазвучал рассудительно и сдержанно. – Мы не пришли тебя судить.

Ниэнна отерла слезинки с век и сцепила ладони опущенных рук.

– Наша роль – исцелять души и наставлять их в исцелении, – она говорила с нежной печальной твердостью, и при жизни Айканаро стало бы неудобно, что женщина говорит с ним так: сострадая, словно мать.

Но он не был жив, и в этом месте исчезала гордыня, а перед ним стояла одна из Аратар. Там, где в душе гнездилась привычная неловкость, Айканаро ее не находил – она маячила, словно бесплотный призрак. Только воспоминание о чувстве, но не само чувство.

Возможно, он чрезмерно ярко воображал его, восстанавливал по памяти – но не ощущал на самом деле.

В нем разливалось лишь безраздельное изумление и темный дым недоверчивой тревоги, что стлался, как пепел, поднятый засушливым ветром.

– О каком исцелении идет речь?

Почему его сейчас так испугало это слово? И почему он представил себе, что от него веет холодом вечности вместо жизни – словно он заглянул в обсидиановые глаза гигантского зверя, где отражались все звезды небосвода с момента, как родилось само понятие времени. И почему оно показалось ему отражающим всю бесконечность и незначительность каждой жизни в реке душ, знаменующей смерть?

Айканаро разрывался между ребяческим изумлением, заставившим его застыть, словно созерцая чудо – и желанием выкрикнуть безмолвную мысль, бросить ее Аратар в лицо, не думая ни о почтении, ни о страхе. Крик бессилия и последней искры надежды на помощь, когда гордость, перемешанная с болью, слишком сильна, чтобы склониться и попросить.

«Разве вы не должны понимать, что сотворили с моей душой, с моей любовью?!»

Он желал честности – и одновременно – быть услышанным без слов теми, кто провозглашал свою мудрость.

«Ты позволил ей взять то, что ей не принадлежит! Как ты вывел душу человека из Чертогов?! Как обошел запрет Эру – или не был смертным тот, о ком она пела?!»

Намо покачал головой.

– У всех даров есть цена, Айканаро, и цена, уплаченная дочерью Тингола, ужаснее, чем тебе ведомо. Но не о ее душе мы ведем речь. Мы пришли к тебе.

Он стоял, не чувствуя льнущей к ногам призрачной травы, и пытался найти ответ в лицах Валар.

Как будто ему что-то могло сказать тонкое переплетение серебряного узора на кайме накидки Намо – или подобные ожившим теням дикие розы, мерцающие на вуали Ниэнны. Или чернение на украшениях ее серебряных кос, где сплетались оплакивающие потерю возлюбленных лебеди.

«К чему вы клоните? Вы, оба?»

Эту мысль он не позволил им услышать. Тревога нарастала, словно зарождающийся вдали над морем шторм.

Ниэнна отбросила с плеч тяжелые пепельные косы, увитые жемчужной нитью. Айканаро мог поклясться, что не видел жемчуга раньше, но здесь все текло легко и изменчиво, как ночной ветер.

Валиэ отерла слезинки со скул: капли отливали ртутным серебром, обрамляя серые глаза, словно удивительная краска.

– Не спеши бояться, Айканаро. Послушай нас. Даже если ты полон гнева к Фэанаро – твой страх – не более чем ядовитый бутон его слов, – Ниэнна говорила тихо и посмотрела ему в глаза, устыдив своей открытостью. – Мы не Мелькор, и никто, кроме него, не в силах вас неволить. Ты можешь не принять наши советы или же нашу мудрость, но ты можешь выслушать нас.

Намо согласился с ней – Айканаро видел это по едва заметному кивку.

Тревога затаилась внутри, словно заяц, почуявший волка: точно так же он был готов броситься прочь от слов и присутствия Валар, если…

«Одумайся! Неужто ты впрямь решил равнять их с ним?!»

В жизни он бы стиснул переносицу пальцами, быстро и жестко размял веки и лоб, выдохнул и прислушался.

Но бесплотные поля, скрытые в неизвестном уголке Мандоса, полные кружащихся звезд и призрачных трав, лишали фэа возможности действовать, как живое тело.

– Какую бы дорогу ты ни избрал, Айканаро, выбор за тобой, – Намо говорил жестче и проще, но вместе с тем он слышал в словах айну тяжелую задумчивость, тягучее размышление, будто его судьба была для Намо не предметом суждения, но предметом обдумывания и памяти.

Либо вопросом, на который он должен был ответить.

– Ты потерян, Айканаро, и потерян уже более сотни лет, и скорбь по тебе будет держать в плену многих. Даже твои братья не могут дозваться тебя. От тебя остаются лишь гнев и печаль, и я не могу позволить душам в моих залах гнить от тоски и злобы, не сделав ничего. Не в моей власти дать исцеление, но в моей – знание.

«Вот как?»

Айканаро мысленно произнес это, вновь вскинувшись от глухой тревоги – и тут же устыдился. Каждое слово Намо стало приливной волной, которая била в скалу, шатко удерживающуюся на основании, полном трещин, и ледяной океан чувств захлестывал, как прибой. Печаль, гнев, скорбь, ревность, злость, обида, потерянность, жажда справедливости, нужда в помощи, любовь, страх, гордость и надежда. Все это клубилось ядовитым клубком смертельного жара и страшного холода, и переплеталось, как узор морской пены меж камней, песка и раковин.