Память пепельного леса (СИ)

– Я все время думаю о том, что однажды слышала, – она шла мелкими шагами, глядя в сторону, на узкую впадину ручья впереди, и ее голос звучал тихо и сбивчиво. – Будто бы каждому из вас предназначена до конца мира единственная душа, и нет той силы, что может оборвать эту связь. И будто то, что происходит между людьми, не так… прочно. И не так… чисто. И не бывает у вас, когда сердце одного отдано другой – но не той, кто любит его, – Андрет, наконец, остановилась, и освободила руку из его ладони, но в ее глазах Айканаро прочел невысказанный упрек, и голос аданет прозвучал чуть жестче, чем он ожидал. – Это правда?

Они стояли на границе ослепительного в солнце весеннего луга, покрытого юной травой, между светом и прохладной коричневой тенью рощи. В темном ломаном овраге справа шумно журчал ручей.

Айканаро не шли на ум слова, чтобы утешить ее. В голосе Андрет он слышал боль, словно ее упрек был связан вовсе не с разницей их народов, и не с обычаями эльдар, знаний о которых она не обрела, но…

«Неужели ты страдаешь и спрашиваешь себя об этом из-за меня?»

Неужели этой раняще-горькой и счастливой истиной объяснялась ее странная робость рядом с ним? И его собственное молчание, когда неосязаемое облако чувств казалось слишком сложным для грубого обличья речи?

– Все не так просто, Андрет, – слова рождались на языке с трудом, и тем сложнее казалось найти единственно правильные, которые должны прозвучать здесь и сейчас. – Даже в краю за морем, откуда мы пришли, были редкие сердца, страдающие от неразделенной любви. И слова, будто любовь людей всегда подвержена тьме – думаю я, идут от нее же.

Она опустила взгляд и руки, и Айканаро потрясло, какой печальной она стала, услышав этот ответ.

– Вот как…

Каким беспомощным он себя чувствовал! Наверняка Финдарато подобрал бы лучшие слова, объяснил бы ей все так, что это оставило бы привкус сладко-горькой надежды и светлой чистоты, но его здесь не было.

Что же он мог сделать? Чем мог излечить ее печаль – и свою?

Он осторожно потянул на себя ручку корзины, что держала Андрет, и она, удивленно моргнув, отпустила ее. Айканаро поставил корзину в траву: бережно, словно внутри были причудливые стеклянные фигурки, раковины и кораллы, а вовсе не крапива.

Она так же несмело взялась за края рукавиц, бросила их наземь, глядя на Айканаро широко распахнутыми глазами в обрамлении ресниц, сияющих от косых солнечныхлучей, и протянула ему руки.

Ее ладони были нагреты тканью и солнцем, и Айканаро успел поразиться, какие же они маленькие по сравнению сего собственными. Почему-то сейчас было очень важно держать ее руки вот так, не через ткань, а кожей к коже.

– Я не мыслитель, Андрет, – он сам удивился, насколько потерянно прозвучал его голос. – И никогда им не был. Я не принадлежу к мудрейшим нашего народа. Но я думаю, что если два сердца связывает чувство – это не может идти от тьмы.

Она покачнулась ему навстречу, словно дерево на ветру – и назад, будто одновременно ошеломленная и завороженная тем, что происходило. Весь мир сузился до них двоих, этой полосы между светом луга и тенью рощи, и несказанных слов, витающих в воздухе вместе с древесной пыльцой.

Какими ясными были серые глаза Андрет! Каким светлым казалось Айканаро лицо, окутанное дымкой золотого солнца!

Он прижал ее ладони к груди – высоко, к впадине между ключиц. И склонил голову, зажмурившись на мгновение, когда Андрет приподнялась на цыпочках и уткнулась лбом ему в лоб.

– Перед болью сердца и любовью мы не выше вас, Андрет. И не ниже. Мы равны.

– Прости меня, – ее голос звучал чуть слышно. – Я не хотела обидеть.

Ее дыхание чуть-чуть пахло медом.

Он не посмел дотронуться до губ Андрет – мягких и розовых, чуть шелушащихся по весне, но коснулся поцелуем внутренней стороны ее ладони, у ямки большого пальца, легко и нежно.

– Ты меня не обидела.

Андрет тихо охнула и обняла его, но ничего говорить и не требовалось. Он прижал ее к себе, хрупкую и теплую, впервые позволяя найти выход всей теснящейся в груди нежности.

И в этом объятии оказалось все – и обещание, и ответ, и их судьба.

Он смотрел поверх ее головы на летнее солнце – такое яркое, что било по глазам, и весь мир, казалось, тонул в этом золотом свете, где кончалось и начиналось все сущее.

– Айканаро!

Свет обладал голосами.

Они звали его, и среди безбрежного теплого потока Айканаро с удивлением различал зов братьев и… государя Финвэ?

Мгновения он парил среди солнечного света, впитывая его кожей и испытывая лишь удивление от покоя и безопасности, которые охватили всю фэа и убаюкали, будто он вернулся в детство и стал тем мальчиком, которому даже не снился Исход.

Да, он заснул в гамаке у дома праотца, и сквозь сомкнутые веки сиял Лаурелин, а над головой тянули ветви, будто обнимая друг друга, две большие яблони. Они всегда рождали самые вкусные на свете яблоки, красно-зеленые, со сладкой хрусткой мякотью, которая хороша без всяких пирогов. Рви прямо с ветвей, оботри рукавом – и ешь.

– Айканаро!

Голос звучал тревожно и взросло.

Он не…

– Айканаро!