Panacea (СИ)

И впервые Тэхён становится свидетелем того, как человеческое тело расходится по швам, обращаясь с немыслимой скоростью в большого сильного зверя, чья густая черная шерсть может утопить в себе обе ладони по самые запястья. Тэхён гладит его и теребит за уши, не испытывает страха, но трепещет, преклоняется перед величественной красотой. И дикое животное рычит для виду, но глаза имеет совершенно умные. И мокрый холодный нос. Тэхён целует в него и забирается на могучую спину, удивляется тонкому белому полумесяцу, украшающему холку, а цвет шерсти на рисунке точно такой же, каким цветом волосы Тэхёна.

Волк делает упругий толчок от земли вперед и приходится держаться так сильно, как только можно.

========== 4. ==========

По мере того, как сокращался путь, величавая гора надвигалась в сизо-голубой дымке все ближе и казалась страшнее. Дорога избита камнями, ухабистая и поросшая травой, но ее опасностей и крутых поворотов Тэхён почти не ощущал: так гибко и мягко стелется по земле волчий быстрый шаг, так согревает родное тепло и утешает древняя сила.

За полдня, с короткими перевалами, им удалось преодолеть больше половины пути. Оставалось совсем немного, и непроглядная чаща леса поредела, раздвинулась, оголяя опушку с большими, зацветшими мхом и зеленью каменными плитами, они прочно вдавлены в землю, и каждый шаг отдает внутри тянущим, колющим по мышцам эхом. Затих и зазвенел воздух, птичьи голоса заглохли.

У Тэхёна закружилась голова: так всякий раз, когда он имеет дело с первородной магией. Чонгук, убедившись в безопасности вокруг, обернулся и вовремя подставил Тэ плечо, а тот оперся о него и прикрыл глаза.

— Как ты? — Гук прижал его к себе и поцеловал в макушку.

— Ничего, справлюсь… Здесь раньше было нечто на подобии места заклания у лесных ведьм.

— Значит, нечего задерживаться, — сурово заметил Чонгук. — Нужно заночевать подальше отсюда, не думаю, что темнота будет нам на руку в пути.

— Погоди.

Тэхён опустился на корточки и провел рукой по спутанным стебелькам примятых цветов. Там, на сером монолите, все еще оставались руны с рублеными в одинаковом уклоне углами.

— Сложен он, ведьмин язык?

Чонгук присел рядом и, приглядевшись, не узнал письменности, у них, волков, она совсем иная, близкая к общей. Только жрецы, коих при альфе бывал один верный на всю стаю, имели отличную от других языковую ветвь с упрощенным символичным алфавитом. В котором Чонгук, конечно, тоже ни черта не понимает.

— Не так уж всё и сложно, — ухмыльнулся Тэхён, беззвучно пошевелил губами. — Здесь сказано: «И быть крови там, где ей суждено, и падать падшим, и не подниматься тем, кто не с нами». Этим исписана вся плита.

— Вот же дурь, — возмутился волк и поморщился.

Еще во времена волчьих распрей, когда накипело и выплеснулось море дёгтя и у людей, падали города и разбивались деревни, а восстания охватили континент одно за другим, да полыхали огнем горизонты, ведьмы и колдуны разбегались кто куда, став врагами, которых стоило опасаться и ненавидеть. Некоторые из них оседали в лесах и приучались жить, как угодно природе, некоторые собирались в кучку и противостояли одинаково рьяно, что людям, что волкам, озлобились, но оставались и те, что, несмотря на гонения, примыкали к войскам и шли бок о бок с воинами.

Долгие годы войн истощили земли, утомили народ, который, в конце концов, и забыл – отчего взялся за оружие. Менялись правители, и течение жизни возвращало городам славу, деревням старост, а магам за надобностью помогать во врачевании и восстановлении мира – честь. Разбитые волки перестали представлять неминуемую опасность, и защитных чар вокруг жилых зон сталось достаточно, чтобы сохранить жизнь большинству. Гнойный нарыв взорвался и зажил, оставив рубец и память.

Тэхён родился на почти сотню лет позже происходивших событий, и знает историю по воспоминаниям бабушки, а та по воспоминаниям своей матери. Да и всему, что когда-либо мог знать Тэхён, его обучила именно она - своенравная ведунья, поскольку родителей не стало слишком рано.

…Ночлег устроили поодаль, в закутке под навесом еловых лап, опьяняющим запахом сырой и терпкой осени, развели костер и уселись на замшелый валун, постелив припасенный Тэхёном плед. Устроившись в объятиях Чонгука, он заговорил о том, что было задолго до их встречи. О прытком детстве и учебе колдовству, о бабушке, которая бубнила и хлестала его за непослушание осиновым прутом, гоняла за травами и всегда добивалась того, чтобы у Тэхёна начало получаться хоть что-нибудь. Тэ часто путался, и она уже не чаяла, что будет с него толк. Однако, упорствовала, ругала на чем свет стоит и отпускала Тэхёна одного повсюду, «чтоб не привыкал». Но бывало и так, что она прижимала его к себе крепко-крепко, вот так, как сейчас Чонгук – к самой груди, и целовала в ухо.