Панцироносица. Наука против волшебства (СИ)

— Очень давно, ещё при царях, наши предки с фамилией Баручко жили на Черниговщине. Там мать моей бабушки, мне она прабабка, какое-то время сожительствовала с кем-то из двоюродных братьев, или ещё с кем-то — сейчас это точно не известно. После она уехала от позора подальше, сюда в Москву, хорошо ещё, руки на себя не наложила. У неё родился мальчик. Мой дедушка. Он умер ещё до моего рождения, в живую я его не видела. Только на фотографиях. Внешне он был нормален, а вот изнутри… От этого у его потомков женского пола все несчастья.

— А папа знал об этом случае? — спросила Кира.

— Я сказала ему, не помню уже точно, когда, но ещё до того, как он сделал мне предложение о замужестве. После свадьбы у нас снова состоялся разговор на эту тему, и он сказал, что обдумал всё ещё до того, как сделать предложение, что он полон решимости пойти на такой риск, осознавая, какие тяжёлые могут быть последствия, и что он будет меня любить и никогда не бросит, даже если у нас вообще не будет детей. И моего первого ребёнка действительно не стало…

Мама помолчала, собираясь с мыслями, и продолжила:

— А я очень хотела именно девочку, хотя умом понимала, что шансы на её появление незначительны, не говоря уже о её здоровье… Когда я начала поправляться после выкидыша и узнала о скорой выписке, я сказала твоему папе, что если нам не суждено растить и воспитывать нашу девочку, то пусть её место займёт другая — не важно какая, но которую мы будем любить как родную… Как бы ни был он расстроен из-за меня, но едва я заикнулась о другой девочке, то он без промедления согласился, и мы пошли в отделение для отказничков.

Там было три новорожденных девочки, и одна из них не спала. Нам сказали, что она поступила за сутки до того, как меня госпитализировали, что её принесли патрульные… они нашли её под скамейкой в парке. Это и была ты, Кира. Тебе было тогда около двух недель от роду, может, чуть больше. Не знаю почему, но ты очень оживилась… активно задвигалась, когда папа подошёл к тебе. Ты как будто просилась ему в руки. Папа прямо из больницы позвонил в социалку, приготовил все бумаги… К отказничкам ты попала двадцать девятого мая, это число мы записали как день твоего рождения. Когда ты появилась у нас, я просто… вела себя как маленькая, никак не могла наиграться с тобой… словно с куколкой. А после того, как я родила Шурика… в общем, я в своём роде последняя, кто может продолжить эту вереницу несчастных жён. Поэтому уже десять лет я не допускаю никаких зачатий.

Кира помолчала, обдумывая услышанное. Потом сказала:

— Но как же без зачатий? Ведь если так долго пить таблетки, то может печень заболеть, или почки…

— Никаких противозачаточных средств не нужно, — объяснила мама, — достаточно знать чередование плодных и неплодных дней.

Анна Павловна принялась рассказывать девушке о её первых годах жизни. Как оказалось, Кира была, что называется, очень «голосистым» ребёнком — стоило больших трудов успокоить её, если той что-то приходилось не по вкусу. Была и одна наводящая на размышления деталь, связанная с никому не известной крохой — кто-то запеленал её в чёрную форменную мужскую рубашку военного образца, прожжённую в трёх местах неизвестно чем — то ли тлеющей головнёй, то ли паяльной лампой. Папа хотел выбросить её, но передумал после того, как собственными глазами увидел реакцию крохотной девочки на этот предмет одежды. Возможно, дело было в запахе, который хранила рубашка. Её вешали на спинку кроватки, если Кира среди ночи начинала плакать. Видя чёрную ткань или вдыхая её запах, кроха мгновенно замолкала и крепко засыпала на всю ночь до утра, если рубашка оставалась на своём месте.

— Вот поедем в Заборье — я тебе её покажу, — сказала мама, — она где-то до сих пор лежит в комоде у бабушки.

— Надо же, — улыбнулась Кира, — неужели эта рубашка принадлежала… ох, даже не знаю, как сказать…

— Что-то страшное случилось с твоими прежними родными, — тихо сказала мама, — даже не могу представить — что именно… иначе за столько лет они как-нибудь да проявили бы себя.

— Мама, — попросила девушка, — прости за то, что заставила тебя пережить всё это снова.

— Что ты, Кира… я не так сильно страдаю. Твоему папе пришлось гораздо хуже. Ты знаешь, папа всегда может сказать мне, как он любит меня, но то, что он делал и как вёл себя… Он очень страдал, но никогда, ни разу, ни словом, ни жестом, никаким действием не упрекнул меня за то, что со мной случилось четырнадцать лет назад. Ни разу не выразил недовольства…

— Знаешь, мамочка, — сказала вдруг Кира, — я думала о том, что будет, если вдруг появится та, другая… Которая бросила меня под скамейкой. Я думала о том, кто она, кем может быть сейчас… Но я не хочу её! Не хочу к ней, даже если сейчас она живёт в любви, почёте и уважении! Кем бы она ни оказалась… Я хочу быть здесь, с вами… — и она, обняв мать, уткнулась лицом в её грудь.

Мать, не говоря ни слова, гладила русоволосую головку девушки. Слова не были нужны. Кира оказалась сильной личностью, способной справиться с собой сама, без посторонней помощи.