Париж слезам не верит

Дым от пожарища соткался в густое чёрное облако, сквозь которое с трудом пробивался рассвет. Позднее товарищи, дошедшие то Тарутина, рассказывали, что им казалось, будто тень столицы не оставляет их, требуя мщения. И лишь когда армия встала и заняла новую позицию, ветер переменился, облако исчезло, горизонт просветлел. Но ни Фабр, ни Воронцов, ни раненые, которых граф забрал с собой, этого не видели. Они свернули с полдороги и углубились в сосновые перелески под Андреевским.

Огромная вотчина некогда принадлежала канцлеру Александру Романовичу и перешла к Михаилу по наследству. Здесь точно и не было войны. Даже запах гари, с которым за время дороги сроднились беглецы, остался позади. Большой барский дом на косогоре превратился в лазарет, где нашлось место пятидесяти генералам и офицерам, тогда как крестьяне приняли около трёх сотен солдат. Два графских адъютанта — Арсеньев и Нарышкин — ещё собирали и приводили раненых с дороги.

Вскоре граф уже прыгал на костылях и уверял гостей, что рана у него плёвая. Выздоравливавшие собирались группами, получали пищу, одежду, по десяти рублей на брата и отправлялись под командой какого-нибудь из поправившихся офицеров в Главную армию. Сам Воронцов ещё два месяца не мог покинуть имение и только глубокой осенью отбыл догонять войска. Фабр приходил в себя одновременно с ним. Там же, в Андреевском, лечился от контузии старый друг Михаила — генерал де Сен-При, тоже эмигрант. Славный малый, адъютант государя. Они быстро сошлись с Алексом на почве общих переживаний. Проклинали Бонапарта, удивлялись превратностям истории, заставлявшим их, потомков славных родов, воевать против Франции, утешали друг друга рассуждениями о долге и присяге. Наконец, надеялись на лучшее: настанет день, они вернутся домой, где уже не будет ни Наполеона, ни якобинцев… Фабру это удалось. Сен-При — нет. Он умер от ран в конце войны. Но пока, весёлый и молодой, друг Воронцова обещал взять Алекса к себе в дивизию начальником штаба, что и исполнил по выздоровлении.

Вновь с графом Фабр встретился только в заграничном походе. А когда формировали оккупационный корпус, перешёл в его штаб. Такова была история их отношений. И, положа руку на сердце, она не позволяла Алексу слова худого сказать о своём начальнике. Не то что подписать донос. Утром следующего дня он отверг предложенные советником Вигелем бумаги, побрезговав даже прочитать их.

— Уезжайте отсюда как можно скорее, — жёстко сказал гостю полковник. — Официальное поручение вы выполнили. Причин задерживаться нет. Как говорят дома, скатертью дорожка.

— Вы уже называете Россию домом? — криво ухмыльнулся Вигель. — Видит Бог, здесь, на родине, вы могли бы вернуть своё состояние. Что вас ждёт в Петербурге? Нищенское жалованье? Богатая невеста, прихоти которой придётся исполнять всю жизнь? Вы сделали большую ошибку, граф де Мюзе.

«Я знаю», — мысленно отозвался Алекс. Но не проронил ни звука и указал чиновнику на дверь.

Париж

И всё же Вигель нашёл того, кого искал. На службу из отпуска вернулся адъютант Воронцова — молодой полковник Александр Раевский, сын всеми любимого и уважаемого генерала Николая Николаевича. Они встретились случайно, уже в Париже, куда взбешённый советник вернулся из Мобежа не солоно хлебавши. Ему удалось собрать кое-какие жалобы от местных жителей — весьма жиденькие. Однако Филипп Филиппович понимал, что этого мало. Необходимы были свидетельства близких к командующему лиц. Например, адъютантов. Из них, по слухам, с Михаил Семёновичем не слишком ладил только наследник бородинского героя.

Молодого Раевского чиновник увидел в кафе «Клозери», где предпочитали обедать русские офицеры. Бросив быстрый взгляд на красивого полковника, брезгливо вытиравшего пальцы белой салфеткой, Вигель заметил про себя, что бывать здесь, для него, пожалуй, дороговато. Об этом свидетельствовала аккуратная манера во время еды подтягивать рукава мундира повыше, чтобы, в крайнем случае, запачкать манжеты рубашки, но не золотое шитьё на клапанах.

Внимательный к мелочам, Филипп Филиппович слыл знатоком человеческих душ. Сейчас он с удовольствием разглядывал незнакомца в тёмно-зелёном мундире с золотым жгутом на правом плече. Рядом с ним на стуле лежала шляпа с чёрным султаном. Казалось, Раевский занял место для кого-то, но неведомый товарищ никак не приходил. Судя по тому, что посетитель заказал и уже съел обед, не смущаясь отсутствием второго — он никого не ждал, а лишь охранял пространство вокруг себя, не желая делить его абы с кем. Вигель оценил этого человека как скрытного и самолюбивого — считающего себя гораздо лучше тех условий, в которых ему приходится существовать.

— Разрешите? — Филипп Филиппович подошёл к столу Александра.

Тот вопросительно поднял бровь, что должно было означать: «На своём месте вам, сударь, разве не сиделось?» — но не проронил ни слова.