Париж слезам не верит

Тем же вечером Воронцов отбыл в Мобеж. Он оповестил Бенкендорфа, что поездка в Версаль откладывается, но просил подтвердить Браницким: договор в силе и тотчас по возвращении прогулка состоится. Сам Михаил отказался от визита в Сент-Оноре. Он боялся выглядеть невежливым, скучным и погруженным в собственные мысли — то есть именно таким, каким был на самом деле. В нём жила странная уверенность, что Лизу не смутили бы его истинные манеры. И если бы открылась возможность повидаться с ней одной, она не обиделась бы самому сухому разговору.

Прежде графу казалось, что он оставляет часть себя в Лондоне, покидая отца и сестру. С годами привычка к разлуке почти изгладила это чувство. Теперь выходило, что часть его оставалась в белом дворике, где любила вышивать мадемуазель Браницкая. Их отношения напоминали ему строку из «Песни песней»: «О, если бы ты был мне брат! Тогда я, встретив тебя на улице, целовала бы тебя, и меня не осуждали бы…»

Эти слова точно выражали его чувства. Если бы Лиза была ему родной, он знал бы, как их определить. Но она не была ни сестрой, ни кузиной. И в то же время не была уже и чужой. Это сбивало с толку. Обычно влечение к женщине характеризовалось у него другими симптомами. Ему нелегко было увлечься. Сдержанность и рассудительность — две перекладины жизненного креста, который Михаил нёс не без досады. Он трудно сходился и тяжело переживал утраты. «Быстрота, глазомер, натиск! — смеялся Шурка. — А ты ведёшь осаду, когда нам, может, и жить-то остался денёк». Зачем он прилепился к Браницким? Ведь, по слухам, сердце молодой графини занято. «Всё моя неповоротливость!» — ругал себя Воронцов, уже начиная сознавать, что не в неповоротливости дело.

На рассвете командующий достиг Мобежа и немедленно отправился к Фабру, которому изложил суть услышанного разговора, не скрыв, что сведения получены не вполне достойно.

— Я не могу сообщить об этом государю, — посетовал он. — Подобное донесение изобличило бы меня в низком поступке. Тем более после откровений про поляков, добытых Казначеевым тоже в нарушение правил морали. Его величество подумает, что мы тут шайка без чести и совести. Подслушиваем разговоры и вскрываем письма. К тому же дуэль…

— Что же делать? — Алекс, которого командующий поднял с кровати, уже натягивал рубашку. — Мы не можем утаить подобную информацию ни от государя, ни от Главного штаба.

— Я как раз тебя и хотел спросить, — усмехнулся граф. — Придумай хитрый штабной манёвр. Ты же мастер.

Фабр на минуту задумался.

— Надо всё написать Закревскому, — предложил он. — Вы друзья. Закревский доложит Петрохану. А тот найдёт способ намекнуть царю, что британцы ведут двойную игру. Это, во-первых. А во-вторых, — Тут Алекс надолго замолчал, ибо и ему ситуация представлялась на редкость щекотливой. — Надо составить подробный рапорт о том, что англичане вовсе не готовятся к выводу войск. И передать сведения об инсценировке покушения как слух, распространившийся в связи с арестом Марине. Последнего заметили в Авене, он несколько раз ездил через границу к голландцам ещё в феврале. Это стало известно полтора дня назад. Я не успел вам сообщить. Наши ребята потихоньку перебрали городок по косточкам на предмет чужаков. Не так часто у французского подданного на голландской границе не возникает проблем с переездом. Этого же господина свободно пропустили в оба конца.

— Вижу, ты времени не терял, — кивнул граф. — Я же в столице вёл беспорядочный образ жизни.

— Да уж мы наслышаны, — хмыкнул Фабр, но тут же подобрался. Панибратства граф не терпел и короткость в отношениях с собой позволял не всякому. Впрочем, Алексу позволял.

— Подозрения Веллингтона на счёт Марине могут быть только подозрениями, — заметил он. — Но мне чертовски не хотелось бы, чтобы убийцу Ярославцева судили и вздёрнули не здесь. Наша честь от этого пострадает. Он действовал один?

Командующий и Фабр переглянулись, разом ухватив за хвост одну и ту же мысль.

— Кажется, мы рано отпустили таможенников, — протянул заместитель начальника штаба.

— И задали им не те вопросы, — заключил граф.

Но вторично арестовывать авенскую таможню не пришлось. Вечером того же дня в Мобеж прибыл сам Веллингтон. Неофициально. В закрытой карете. Не без формы. Однако без адъютантов и положенного эскорта. Может быть, поэтому его не все узнали и салютовали не так почтительно, как полагалось. Впрочем, герцог меньше всего желал огласки. Он подкатил к штабу и торопливо прошёл внутрь.

Воронцов испытал лёгкий шок, когда на пороге его кабинета возникла рослая фигура в красном мундире с орденом Бани. Он не знал, как теперь держаться с главнокомандующим, что говорить.

— Вы забыли у меня свои бумаги, Майкл, — отрывисто бросил Веллингтон, протягивая графу прошения.

— Осмелюсь предположить, что вы проделали дальний путь не только ради них. — Граф с трудом представлял, как объяснит «своим» появление главнокомандующего в Мобеже. Герцог был выше него по чину и мог вызвать Михаила Семёновича к себе. Никак иначе. Приезд являлся нарушением субординации. Для такого поступка необходимы были веские причины.