Париж слезам не верит

— Я хотел говорить с вами, — вымучил из себя Веллингтон.

Воронцов напряжённо повёл бровью. Оба не ведали, как начать, и выжидали, кого прорвёт первым.

— Надо объясниться, — не выдержал Уэсли. — Мне горько сознавать, что я допустил подобное. Мои люди… Ваши люди, Майкл… Иногда приходится делать вещи, после которых ощущаешь себя…

Хорошо, что граф закрыл дверь. На ключ. И приказал очистить весь этаж. Чужие ошибки заразительны. Он смотрел на гостя и хотел провалиться под землю. В России, если человек говорил такое, ему следовало налить.

— Хотите виски, Артур? — предложил Воронцов. У него дрогнул голос, и этого было достаточно, чтобы Уэсли понял: извинения приняты, хотя и не произнесены. Их отношения не пострадали.

— Марине арестован, — уже спокойнее протянул герцог. — Я не знаю, как и за что его будут судить наши. Конечно, он всё отрицает касательно того парня, вестового…

— Артур, — твёрдо сказал граф, — нашей стороне необходимо участвовать в следствии. Хотя бы полуофициально. Иначе я потеряю лицо.

— Я ума не приложу, как это устроить. — Гость уже сидел за столом, а хозяин разливал по небольшим стопкам зелёного стекла ирландский виски с привкусом торфа.

— Разрешите нам провести один допрос, — предложил Воронцов.

Веллингтон помял пальцами подбородок.

— А что вы хотите узнать?

Граф поколебался, но решил вести разговор прямо:

— Думаю, у Марине был сообщник здесь, в Авене. На таможне. Возможно, он, а не Марине убил Ярославцева. Конечно, не без заказа со стороны вашего клиента. Но, кажется, мы разойдёмся, не деля висельников.

Последняя новость ободрила Веллингтона.

— Проводите. Но без фиксации и протоколов.

Он не сказал: «Как хорошо, что я приехал!» Вместо этого собеседники пожали друг другу руки, и герцог собрался обратно. Его исчезновение из Парижа почти на сутки было нарушением подписанных договоров. Тем более что ни одна душа не знала, куда делся командующий объединёнными силами союзников.

По воскресеньям исповедующихся больше, чем в будние дни. Толпа стоит плотно, спина к спине. Запах ладана перебивается запахом начищенных сапог. Грехи у всех, как на подбор: блуд, винопитие, сквернословие. Сколько отец Василий ни увещевай, каждый отойдёт с сокрушённым сердцем и в следующий раз вернётся при своих привязчивых бесах.

Батюшка не унывал. На то и покаяние, чтобы снять у человека с души хотя бы часть тяжести. Временно. Пока снова на дне, как осевшая грязь, не скопится свинцовая, тёмная тоска от своего и чужого непотребства.

Отец Василий обычно с первого взгляда по головам определял, сколько сегодня причастников. Они, как ни странно, заметны. За тридцать лет службы чему ни научишься? По каким-то малоприметным манерам и общему выражению лиц отличаются агнцы, готовые к закланию, от тех паршивых козлищ, которые хотят ещё погулять, потянуть, отсрочить время ответа.

Обычно командующий, как и положено по должности, стоял первым. Бестрепетно перечислял грехи и со столь же спокойным, непроницаемым лицом отходил к чаше. При этом отец Василий всегда знал, что за графом остаётся ещё много чего непроговоренного. Есть такие вещи, которые Михаил Семёнович просто не знает, как произнести. Не по сугубой тяжести содеянного, а по внутренней щепетильности. Как, скажите на милость, чужому человеку, пусть и священнику, открывать потаённые движения души? Может быть, слишком сложные для нехитрого полкового батюшки.

Однако на всякого мудреца довольно простоты, и отец Василий разок посоветовал его сиятельству собороваться в Великий пост, чтобы снять с себя всё, о чём не удаётся рассказать за год. Священник со сдержанным смешком вспоминал взгляд, которым тогда одарил его граф: мол, это уж совсем лишнее, я и так строго блюду свои обязанности, являя православному воинству пример церковной ревности, а в душу мне не лезьте.

Действительно, раз в месяц Воронцов со всем штабом и адъютантами подходил к причастию, в посты дважды. И каждое воскресенье отстаивал службу от начала до конца, храбро сражаясь с длинным византийским чином.

Поэтому отец Василий был удивлён, когда заметил графа в неурочное время, да ещё в конце толпы, как обычно делают люди, желающие поговорить особо. За три года это был первый случай, и священник озадаченно крякнул, не понимая, чего такого натворил раб Божий Михайло — человек скрытный, но кроткий и имевший от рождения дух мирен.

Очередь двигалась медленно. Граф стоял, знаками отвергая все попытки пропустить его вперёд. Терпением командующего Господь тоже не обидел. Такие-то люди, внешне всеми любимые, иной раз выворачивали перед исповедником целые соцветия зла. И мелькавшие перед ними пьяницы, да дебоширы начинали казаться ангелами.

Наконец, очередь Михаила Семёновича подошла. Наскоро перечислив свои обычные грехи: злоязычие, гордыня, непочитание начальства, — граф приступил к главному:

— Батюшка, в Париже я посетил салон госпожи Крюдерен.

Отец Василий не показал своего удивления.

— Вы и раньше там бывали, но не считали нужным каяться, — мягко укорил он. — Что-то случилось?