Париж слезам не верит

— Да, — кивнул Михаил. — Одна молодая особа… Ей стало плохо во время сеанса. Но она фактически увела нас оттуда. А мы сидели, как в столбняке. Не знаю, почему.

«Да уж известно, почему, — хмыкнул про себя священник. — Есть брани, где вы генерал. А есть, где и рядовым не годитесь».

— Должен был сделать я, — с ожесточением выговорил граф. — А сделала она. Девица. Весьма робкая.

— Внешность обманчива, — вздохнул отец Василий. — Возможно, эта барышня по чистоте души острее чувствует зло. Значит, ей сделалось дурно, и вы осознали, что не стоило туда ходить?

— Видите ли, — Михаил подыскивал слова. — Я заметил, что мадемуазель… Я могу не называть её имени?

— Конечно.

— Я заметил, что она думает по многим вопросам сходно со мной. В случае с Крюдерен её обморок только подтвердил мои смутные опасения.

— Иными словами, — усмехнулся отец Василий, — правы опять-таки оказались вы? Это очень опасная барышня: её суждения убеждают вас в собственной непогрешимости.

Воронцов смутился.

— Я не то хотел сказать.

— Да нет, — покачал головой священник. — Вы сказали именно то, что хотели. Каетесь в гордыне и тут же снова превозносите себя. Хорош тот человек, мнение которого совпадает с вашим.

— Её мнение вовсе не всегда совпадает с моим, — раздражённо бросил Михаил, вспомнив разговор о крепостных. Вообще-то он не собирался говорить о Лизе. Ему хотелось избавиться от чувства нечистоты, почти физической, возникшего в салоне баронессы, и не пропавшего, несмотря на новые впечатления.

Однако все дороги ведут в Рим. А все разговоры замыкали в себе имя мадемуазель Браницкой — скромнейшего существа — которая ни на что подобное не претендовала.

— Я искренне рад, граф, что у вас появилась знакомая, способная увести друзей с сеанса одержимой духовидицы, — твёрдо сказал священник. — Поверьте мне, это большое приобретение. Что же до отпущения грехов, то я не понял, о чём именно вы сокрушаетесь? О том, что поехали к заклинательнице, ложно толкующей Писание? Или о том, что по вашей вине молодой особе стало дурно?

Отец Василий не знал, откуда у него в разговорах с графом такой строгий тон. За что он сердится на командующего? К чему того подвигает? Воронцов внутренне подобрался. Этот человек нелегко отдавал свои откровения. Может, и не стоило на него давить?

— Я виноват в обоих случаях, — признался он. — А ещё хуже, что сам не смог увести компанию. Мой долг был…

— Откуда вы знаете, в чём был ваш долг? — мягко прервал его священник. — Вы же не в бою с неприятелем. Простите меня, Михаил Семёнович, но вы на редкость самонадеянны. Раз руководите корпусом, думаете, что за всё способны ответить. Это тоже искушение. Вам дан был урок. Вы, сильный, взрослый человек, в чинах, сидели, слушали кликушу и не могли сдвинуться с места. А слабая, робкая барышня, ничего в жизни не сделавшая, взяла да и закрыла вас от беды.

Михаил молчал. Ему следовало обидеться. Он не выносил поучений, хотя с детства привык выслушивать их с почтительным лицом. Может, тогда и переел чужой велеречивости и собственного показного смирения.

— Так вы меня допустите до причастия? — хмуро спросил он. — Или мне теперь как?

Воронцову вдруг стало до смерти обидно.

— Допущу. — Отец Василий поднял епитрахиль. — Нехорошо, когда подчинённые гадают, за что их начальника лишили общей радости.

Допрос Марине дал самые неожиданные результаты. Конечно, его не били, не вздёргивали на дыбу и не загоняли иголок под ногти. Но от одного вида мрачных громил в зелёной пехотной форме, которые просто пришли и сели по углам, недружелюбно уставясь на арестанта, тот поёжился. О русских говорили всякое. У них в ходу людоедство, хлеб сеют прямо в снег, конечно, он не прорастает, и нет иного способа прокормиться, кроме как употреблять в пищу друг друга. Во время войны Марине был сапёром. Поход в Россию убедил его в крайней жестокости тамошнего народа. Возможно, даже этот вежливый генерал с неизменной полуулыбкой на длинных губах, теми же самыми губами пил тёплую кровь из раны зарубленного француза. Сам Марине подобного не видел, но такие истории часто печатались в газетах при императоре. Вот когда людям говорили правду! Не то что теперь!

— Меня интересуют подробности гибели моего курьера. — Любезный генерал говорил без акцента, так что поневоле закрадывались сомнения, а иностранец ли он?

Марине не был трусом. Но не был и храбрецом. Ремесло убийцы предполагает некоторую наглость, только и всего. Жак слыл профессионалом в своём деле, у него имелись грамотные помощники — без них не осуществить взрыв и не замести следы. К тому же он получил заказ, который честно исполнил. Арест стал полной неожиданностью. Кто же знал, что англичане в последний момент всё переиграют?

Но сейчас его спрашивали не о покушении на Веллингтона. Реальном или мнимом — этим людям, кажется, не было дела. От него добивались подробностей про какого-то русского вестового, которого он в глаза не видел. Лорд Киннерд приказал подчистить все хвосты, и ребята Марине — вчерашние солдаты Великой армии, выброшенные без пособия на большую дорогу — исполнили дело честь по чести.