Париж слезам не верит

Им пытался помешать один, бывший полковник Ожеро, давний командир драгунского полка, влачивший ныне жалкое существование недалеко от Вандомской площади в гостинице «Шартье», где снимал каморку в мансарде. Командиром он был неплохим, и сослуживцы из лучших побуждений хотели взять его в дело. Но мерзавец заартачился, сказал, что резать сопляка не будет. Как будто мало таких сопляков они перерезали в Московии? А работу выполнил Гугон Фаж, очень кстати завербовавшийся на авенскую таможню. Он-то и перехватил мальчишку по дороге. Нечего шататься затемно! Как там дело было, Марине не спрашивал. Но Гугон обмолвился, будто стервец навернулся с лошади, когда таможенник с ружьём выскочил в сумерках из кустов и пуганул животное. Там уж пристрелить курьера не составляло труда. Только вот штуцер дал осечку. Пришлось перезаряжать — а это мешкотное дело даже при свете дня — и дырявить башку дважды.

Что знал, Марине выложил русским. Не потому чтобы испугался. А так, с заметным высокомерием и брезгливостью. Какого дьявола он будет держать язык за зубами, когда проклятые джонни сдали его и теперь собирались судить за исполнение собственного заказа? Дурее ситуации не вообразишь! Впрочем, именно так всё и должно было кончиться.

Их полк расформировали здесь, у Авена, который во время войны был переполнен английскими пленными. Теперь побеждённые и победители поменялись местами. Британцам не позволяли мародёрствовать, а вот свои — вчерашняя краса и гордость империи — оказались для разорённой земли настоящим бедствием. У них отобрали ружья, но не смогли отнять остатков амуниции — не голыми же им идти!

Толпами они повалили по дороге на Валансьенн, где ещё не стояли оккупанты, и на каждом перекрёстке от общей кучи отделялись по два-три человека. Обнимались с товарищами, плакали и уходили куда глаза глядят. До ближайшего леска, пустоши или оврага. А остальные продолжали путь. Их руки никому не были нужны, да и отвыкли от работы. Военный грабёж, воспринимавшийся в походе как доблесть, теперь стал преступлением. Но ничего другого им не оставили. Стоит вывести солдата из строя, сорвать с него кокарду, знаки различия, отнять ремень и сказать, что он свободен, — и тонкая грань будет пройдена, взвод превратится в шайку, которой надо же чем-то кормиться!

Они отбирали у местных хлеб и вино, насиловали фермерш, горланили песни и орали: «Vive le roi!»[17] — присовокупляя такие эпитеты, что сразу становилось ясно истинное отношение подданных к мерзавцу Луи! «Жирная скотина», «английский прихвостень», и «волдырь на заднице Франции» — таково было мнение всех, на чьём предплечье красовалась гордая литера «N». Об императоре если и поминали, то с какой-то ржавой горечью во рту.

Они очень быстро опустились, эти хвалёные легионы, чью дисциплину любили сравнивать с римской. Отчаяние сделало вчерашних вояк ещё более жестокими. Гражданские не считали их своими, правительство боялось. Когда русские вошли в Мобеж, им, как и другим союзникам, пришлось очищать окрестности от распоясавшегося сброда. Незадолго до того, как жёлтый штандарт с императорским орлом взвился над ратушей, одна из шаек ограбила и убила на дороге у въезда в город офицера-роялиста по фамилии Гордон, возвращавшегося из Англии домой. Оглядев его труп, Воронцов тогда сказал Фабру, что бедняга поторопился, в Лондоне для него было бы безопаснее.

Но так-сяк союзники навели порядок. И хотя девственница с мешком золота на плечах отнюдь не могла пройти из конца в конец Франции, всё-таки в зонах оккупации жилось спокойнее, чем там, где иностранных солдат не было. Уцелевшие разбойники подались в крупные города, оставшиеся под властью французского правительства. Так Марине попал в Париж.

Вежливый генерал внимательно выслушал показания арестанта. Похмыкал. Покивал своим. Пожелал Марине лучших сновидений и выразил надежду, что оставшиеся до виселицы дни тот проведёт в раскаянии о содеянном. Видали такого наглеца? У самого руки чистые. Морда сытая. Никогда не гоняли его без сапог по снегу, не охотились за ним пейзане с дубинками, не выбивали зубы для развлечения и не вышвыривали со службы без экю в кармане!

Ну, да каждому своё.

После ухода русских Марине спал крепко. Его не беспокоило, что станется с дураком Гугоном, на которого он навёл преследователей. Охота была одному болтать под перекладиной ногами?

Фажа взяли через сутки. Как только курьер графа привёз из Парижа Фабру подробное описание дознания и соответствующий приказ. Таможенника допросили. Теперь уже совершенно официально. А когда подоспела авенская полиция, сунули ей в нос признательные показания. Своих источников мы не раскрываем. Как вышли на след — наше дело. Но вот вам протокол, всё честь по чести. Нет, передавать убийцу своего солдата для французского гражданского суда мы не будем. Да, вы можете жаловаться, но вряд ли успеете до приведения приговора в исполнение. Когда? Уже.