Парижский мститель. 10 лет прямого действия

Во-вторых, наше наступление укрепило общий пропагандистский фронт между миттеранством и старыми «новыми левыми». Все левые, включившиеся в переписывание истории борьбы после мая 68 года, оправдывали свое участие в великих делах нового режима принципиальностью своей антитеррористической позиции.

Когда в июле 1984 года, через три года после прихода «левых» к власти, мы предприняли первое наступление, в то время как Социалистическая партия сбросила маску, мы ошибочно полагали, что внутренние трещины в режиме были решающими, что они могут быть благоприятны для усиления пролетарской мобилизации. Мы были так оптимистичны в отношении того, что режим выдохнется, уверены в отказе от реформистского пути и разоблачении электорального самозванства. Механизмы разложения социал-демократии были ясны, как и кризис режима в общем контексте кризиса самой Системы капитализма государства. Но мы неправильно оценили масштабы глобальной реакционной волны и ту поддержку, которую она оказала «социалистам», перешедшим на сторону неолиберализма. Так же, как мы неверно оценили однородность буржуазного фронта на каждой территории и силу национальных межклассовых мобилизаций.

Таким образом, позиции правящих классов, составлявших блок капиталистической власти, были усилены за счет вклада институциональных левых и «революционной» мелкой буржуазии. В то время буржуазная академическая элита вновь объединилась за репрессивным консенсусом. А драматизация в СМИ конфликтов между различными секторами влияния или управления, принадлежащими к господствующим классам, скрывала приверженность неолиберальной программе, которая привела к сожительству 1986 года.

Охваченные войной конкуренции в глобальном капитализме, в тисках мутаций глобализации, реформисты и оппортунисты всех мастей переосмыслили свои исторические роли в различных империалистических конфликтах. Истуканы монополистической буржуазии работали над тем, чтобы подчинить судьбу низших классов интересам крупных боссов.

Если мы должны признать, что ошиблись в своей оценке реакционной волны, то мы никогда не питали иллюзий относительно состояния баланса сил в середине 1980-х годов. Мы также должны признать, что никогда не впадали в групповой триумфализм, что, независимо от исторических условий, революционные силы никогда не были так сильны, а массы так готовы к «решающему испытанию». Наоборот, отмечалась слабость революционного лагеря, слабость классового сознания, непонимание ситуации и того, что поставлено на карту. Было много борьбы и мобилизаций, но их импульс все больше лишался подрывного содержания, линии противостояния. Это делало наши усилия по открытию фронта сопротивления, возрождению революционной политики, способной сломить стратегию буржуазии, превращению народных мобилизаций того времени в мобилизации против всей империалистической системы, еще более необходимыми. Поэтому невозможно серьезно критиковать наши действия на антиимпериалистическом фронте, не возвращаясь к только что упомянутым обстоятельствам. Более того, динамичная линия революционного фронта, которую мы пытались выстроить на этом этапе, требовала сложного сочетания нескольких ингредиентов.

Во-первых, необходимо было организовать партизанский отряд, способный выйти за рамки собственной организационной логики, добиться транснационального сближения различных боевых сил в Европе, соответствующего настоятельной необходимости новой эпохи. Во-вторых, революционное движение должно было быть способно не только противостоять натиску неолиберализма, но и порвать с институтами и вырваться за пределы локального, чтобы вписать свою геополитическую реальность в зону Европа – Ближний Восток – Средиземноморье. Наконец, необходимо было гарантировать конструктивное взаимодействие между партизанским, автономным движением и, далее, инициативами масс.

Оглядываясь назад, можно сказать, что нам не удалось объединить эти компоненты. Наследие двух десятилетий борьбы дало революционным силам в Западной Европе ясность стратегической перспективы, но теперь они были слишком слабы, чтобы реализовать ее на практике. Мы были так далеки от уровня глобального классового конфликта, что было невозможно установить взаимосвязь между партизанскими наступлениями и движениями Сопротивления.

Мы знали об этих трудностях. И настоятельную необходимость их преодоления. Но выполнить эту задачу в ситуации, усугубленной искажениями в отношениях между легальным сопротивлением и партизанами, было невозможно. Мы могли полноценно играть свою роль только в том случае, если движение играло свою собственную. Как писал в то время один из заключенных RAF, «пока сопротивление не сможет развить автономный праксис, то есть пока оно не будет бороться действительно самоопределенным, подлинным и непрерывным образом, развитие единого фронта будет вечно заблокировано».