Пат

Сейчас он глядит в телевизор. На землистом лице Спасского рисуется отрешенность. Когда Фишер ставит ему шах черным ферзем, заслоняется своим; Фишер вновь ставит шах, а затем включает в атаку еще и слона. Спасский слегка отклоняется на стуле, мнет губи и морщит нос, словно бы почувствовал неприятный запах. Толстым, неуклюжим пальцем он кладет короля на доску и протягивает Фишеру руку. Камера делает наезд на лицо Фишера; оно выражает легкое недоумение. Он по инерции поднимает свою руку и протягивает ее Спасскому, тот ее пожимает и, не сказав ни слова, уходит.

Фишер все еще сидит, он все еще изумлен. Дождь барабанит в окно апартамента в отеле "Борг", словно выигрывая на нем какую-то странную мелодию.

В течение той недели осенью 1938 года, что прошла от предложения, сделанного мужчиной в голубом пиджаке, Ник неоднократно взвешивал все "за" и "против". С одной стороны – его уже ничего не связывало с Хаимом Равахолом, равно как ничто его уже не связывало с Николаем Равахолом, тем тринадцатилетним парнем, над которым смеялся его отец. С другой же стороны что-то подсказывало ему, что идея нехороша.

Через неделю он позвонил Джону Р. И сообщил, что поедет. Желает ли он принимать участие в тренировках команды? Нет, нет, ни малейшего намерения нет. На корабле, на котором они поплывут, имеются двухместные каюты; нет ли у него желания разделить свою с кем-то конкретным? Нет, он полетит на самолете. До места, где будет происходить турнир, "Театро Политеама", он тоже доберется сам.

Он помнит тот полет. Помнит, как взятый в чартер банком Левенштейна моноплан марки Armstrong Whitworth, модель AW/15 Atalanta, поднялся над Нью-Йорком, и как сам он подумал, что у него еще есть какое-то время, чтобы повернуть назад. Помнит, как уже снижался над Буэнос-Айресом, мощность десятицилиндровых двигателей Siddeley Serval III слабела, и он подумал, что может прямо сейчас приказать пилоту заново подняться воздух. Было 21 августа 1939 года.

4.

"Театро Политеама" размещался на Авенида Корриентес, в приземистом, здании из белого мрамора с несколькими этажами. Над закрытой тяжелой крышей входом вздымались четыре окна, плотно закрытые полотнищами ткани. Черные буквы – издали походящие на гигантских птиц – складывались на них в слова: "Olimpiadas de ajedres", "FIDE", "Buenos Aires" и "1939". Когда в первый день Ник поехал туда на гостиничном "мерседесе", его потряс вид толпы, заполнявшей мраморный холл с низким сводом.. Толпу, без какого-либо исключения, образовывали мужчины различного возраста, покрикивающих друг на друга на различных языках. Прошло несколько минут, прежде чем ему удалось протолкаться к длинному дубовому столу, за которыми, за пишущими машинками марки "Континенталь" регистрировали участников. Стук клавиш. Стук-стук-стук-стук. Сообщив собственное имя, Ник глянул на один из заполненных листков. Какое-то мгновение ему казалось, что видит на ней слово "Равахол", и почувствовал, как под ним подгибаются ноги. Он замотал головой и еще раз поглядел на листок; никакой фамилии "Равахол" на нем не было. Там вообще никакой фамилии не было.

Теперь он уверен, что никто его не увидит. Сегодня он вновь не пошел «Лаугардалсхёлл», и когда зрительный зал появляется на выпуклом экране гостиничного телевизора — зернистая картинка, словно бы созданная из сотен цветных камешков — он видит, что его место в пятом ряду остается пустым. Но теперь экран вновь заполняет образ сцены перед аквамаринового цвета занавесом. Матч уже начался. Фишер играет черными, и из того, что Ник видит, он ушел в защиту; Спасский, еще несколько дней назад ленивый, словно лев после обеда, пошел в атаку. Правда, Ник, собственно, и не уверен, видит ли он то, что видит; разлегся перед телевизором на шезлонге, в его руке колышется стакан с J&B. Опорожненная до половины бутылка, которую заказал пару часов назад, лежит возле кровати, и виски тонкой струйкой выливается из нее на ковер. Ник пьян, и ему кажется, что ладья Фишера сбивает ладью Спасского, а ладья Спасского сбивает ладью Фишера. Что-то ему подсказывает, что это ловушка.

В те дни, под конец августа 1939 года, он тщательно избегал ловушек. Ник спросил у Джона Р., каким образом в "Teatro Politeama" размещаются отдельные делегации: где играют русские, где играют немцы, а где – поляки, хмм?

- Ах! – с энтузиазмом воскликнул Джон Р. – Что, хотелось бы их увидеть, а? Знаменитостей, - он произнес это слово, словно бы причмокнул после того, как откусил от торта. – Алехина. Человека, победившего Капабланку. Есть что поглядеть! Но не беспокойтесь, мистер Левенштейн, - с неожиданной фамильярностью он положил руку Нику на плечо. – Вы ни в чем ему не уступаете.

А потом сообщил, что русские находятся в левом крыле, немцы – в правом, итальянцы заняли столы за сценой, поляки играют на втором этаже, по крайней мере, до конца отборочных соревнований.