Пеле. Я изменил мир и футбол

Внимание фанатов было и лестным, и беспощадным. Как-то во время перелета из Мехико в Нью-Йорк я просто откинулся в кресле назад и заснул. Это мне всегда удавалось сделать – закрыть глаза и вздремнуть, даже если весь мир вокруг меня рушился. Пока я спал, пассажиры начали выстраиваться в очередь к головному салону в ожидании получить мой автограф. (Это было в 1960-е годы, когда еще можно было встать со своего места и ходить по самолету, не вызывая при этом паники.) К счастью, никто меня не разбудил. Когда наш самолет пошел на посадку в Нью-Йорке, раздалось пение. Пассажиры затянули хором серенаду по-испански: «Despierta, Pele, despiertaaaaaa!» – «Просыпайся, Пеле, просыпааааааайся уже!» Это пение потихоньку пробудило меня ото сна. Когда я проморгался, то увидел сидящего рядом со мной человека – Орландо Дуарте. Мне потребовалось несколько минут, чтобы осознать, что происходит.

«Боже мой, – наконец проговорил я, обращаясь к Орландо. – Мне показалось, что я умер!» Мы оба рассмеялись. После приземления я раздал автографы всем желающим.

Я всегда старался сделать из игры хорошее шоу, потому что знал – я был той причиной, по которой люди приходили на наши матчи. «Сантос» иногда получал по сто тысяч долларов за игры, в которых я участвовал, и всего по тридцать тысяч за матчи, в которых я не играл. Я ценил то, что люди тратят свои с трудом заработанные деньги на то, чтобы увидеть меня. В общей сложности я забил 127 голов в 1959 и 110 в 1961 году – такое количество мячей и в то время казалось не вполне реальным, а сегодня это что-то совсем немыслимое. Помимо забивания голов я также пытался удовлетворить особые просьбы, поступавшие как от моей команды, так и от принимавших нас хозяев, и некоторые из таких просьб были весьма странными. Пару раз, особенно в странах, где появление чернокожих было редким событием, организаторы просили меня или Коутиньо надеть на руку белую повязку, поскольку болельщики иначе не могли отличить одного из нас от другого. Полагаю, подобные просьбы в современных условиях могут показаться несколько оскорбительными, но тогда я получал слишком много удовольствия от процесса, чтобы зацикливаться на подобном.

Даже небольшие «кризисы», время от времени случавшиеся у нас, почти всегда хорошо заканчивались. В июле 1968 года мы проводили матч в Колумбии, когда я с нашими футболистами затеял спор с арбитром, Гильермо «Чато» Веласкесом, потому что мы считали, что он должен был отменить забитый нам гол. Один из моих товарищей по команде, Лима, отправился к нему опротестовывать его решение. Арбитр, крупный малый – вообще-то бывший боксер, – набычившись, уставился на Лиму, глаза в глаза, а затем удалил его с поля.

Я был возмущен, потому подошел к нему и продолжил спор, после чего Чато моментально удалил с поля и меня. Возможно, я и вправду заслуживал удаления. Но когда я покидал поле, толпа колумбийских болельщиков пришла в полное неистовство. Люди стали швырять с трибун подушки, бумагу и мусор на поле, в судью и друг в друга. «Пеле! Пеле!» – кричали они. Полицейские повскакивали со своих скамеек и бросились на защиту Чато.

Я убежал в раздевалку под трибунами, но доносившийся шум толпы и там был оглушителен. Слышались топанье, взрывы петард и пронзительный рев. Все это очень походило на начало Третьей мировой войны.

Я уже начал снимать бутсы, когда в раздевалку вбежал запыхавшийся директор «Сантоса».

– Ты возвращаешься в игру, – проговорил он.

– Что? – переспросил я, не веря своим ушам. – Вы с ума сошли? Меня удалили.

– Нет, нет, – отвечал он, мотая головой. – Удален судья, а ты возвращаешься в игру.

Я поверить не мог в это, однако директор на самом деле говорил правду!

Когда разбушевался весь стадион, власти решили, что только мое возвращение в игру поможет избежать полномасштабного бунта. Так что я вновь натянул бутсы и выбежал на поле, на котором и следа Чато не осталось.