Пеле. Я изменил мир и футбол

Загалло был достаточно уверен в себе, чтобы сохранить тот костяк команды, который собрал воедино Салданья, внеся лишь несколько изменений. Среди них очень важным решением было продвижение Эдуардо Гонсалвеса де Андраде, прозванного Тостао – «монетка», – одного из величайших талантов и самых ярких личностей, когда-либо игравших за Бразилию. Дебют Тостао в играх больших лиг состоялся в возрасте пятнадцати лет, и его юность и мастерство атакующего форварда навело на мысль прозвать его «белым Пеле». Исключительно умный на поле и за его пределами, Тостао позже станет врачом. В прессе появятся домыслы о том, будто нам двоим невозможно быть на поле вместе, – наши стили игры были очень похожи, – но у Загалло хватило уверенности и мудрости, чтобы развеять эти опасения. На самом деле позже многие отмечали, что в сборной 1970 года на поле, по сути, одновременно выходило четыре или пять игроков под десятым номером.

Это было столь необычно, что некоторые критики с пренебрежением отзывались о нас, как о команде, состоявшей сплошь из нападающих и не имевшей защиты. Но Загалло был уверен, что может выпускать на поле столько талантливых футболистов, сколько хочет, до тех пор пока он может воодушевлять нас на совместную игру. Звучит эта мысль просто, но за свою карьеру я смог убедиться, насколько тяжело претворить ее в жизнь. Загалло побуждал нас давать обратную связь и помогать ему в принятии решений. Эта ситуация была прямо противоположна авторитарному, не допускавшему никаких расхождений во мнениях климату 1966 года. У нас проходили собрания сборной, на которых высказывались все. Загалло обычно сидел и слушал. Он был преисполнен уверенности в том, что должен получить информацию от всех присутствующих. Таким образом медленно зарождалась настоящая сборная.

Мы были футболистами, не политиками

В то время как мы готовились к отъезду в Мексику, политика вновь вмешалась в нашу подготовку, возможно, самым удивительным и небывалым образом.

Новый глава военного правительства, Эмилиу Медиси, был консерватором, сторонником жесткой линии и настоящим футбольным фанатом. На протяжении долгих лет, поднимаясь по армейской служебной лестнице, он следил за всеми взлетами и падениями бразильской сборной. И все же мы были сильно удивлены, когда Медиси дал одной из газет интервью, в котором высказал пожелание увидеть своего любимого игрока, Дарио Жозе дус Сантоса, в составе бразильской сборной на Чемпионате мира 1970 года.

Дарио, известный как Дада Маравилья, «удивительный Дада», был действительно очень хорошим футболистом. Он войдет в бразильскую историю как один из самых результативных бомбардиров. Однако атакующей огневой мощи в команде уже было более чем достаточно, и мы упорно работали над тем, чтобы сколотить основное ядро игроков, знающих друг друга и доверявших друг другу. На этом последнем этапе для Дарио в нашей сборной действительно не было места.

Зачем Медиси сказал такое? Возможно, он был настоящим фанатом Дарио и футбола вообще. Но кроме того, в то время в Бразилии происходили события, усиливавшие давление на нашу сборную с тем, чтобы она вышла победителем на Кубке мира в Мексике. В конце 1960-х военная диктатура взяла еще более авторитарный и репрессивный курс, ввела цензуру печати, устроила чистки подозреваемых «подрывных элементов» в университетах и других учреждениях. Тысячи бразильцев были вынуждены эмигрировать, и неофициальным лозунгом тех лет стало «Бразилия: люби ее или сваливай» (Brasil: ame‑o ou deixe‑o). Хуже всего то, что военные расширили ужасную практику похищения людей и применения пыток. В течение первых нескольких месяцев 1970 года, когда мы были заняты тренировками, готовясь к Кубку мира, над двадцатидвухлетней студенткой университета Дилмой Русеф издевались в тюремной камере на юге Бразилии, подвешивая ее вниз головой за колени на металлическом стержне и пытая электрошокером.

Когда до нас впервые начали доходить такие истории, мы едва могли поверить им – они были схожи с рассказами о нацистской Германии, такого не могло быть в нашей любимой Бразилии. Происходило это за несколько лет до того, как переворот Аугусто Пиночета в Чили и период печально известной «грязной войны» в Аргентине продемонстрировали миру, насколько жестокими могут быть южноамериканские диктатуры. Однако вскоре и игроки, и члены бразильского тренерского штаба услышали описание происходящих кошмаров от очевидцев. Хотя масштабы того, что творилось, нам еще не были известны, мы уже не могли сомневаться в реальности происходящего. В команде мы подолгу обсуждали все это. Должны ли мы что-то сказать? Должны ли мы выступить с каким-либо протестом?

В конце концов, мы решили, что мы футболисты, а не политики. Мы посчитали, что не нам говорить о том, что происходит. Идя навстречу просьбе, Загалло принял Дарио в сборную. А мы все затихли – по крайней мере, на какое-то время.