Пенрик и Дездемона. Книга 1

– Похоже, в вашей голове очень, э-э, тесно, – наконец выдавил из себя Освил, нарушив весьма мрачное молчание.

– Очень, – согласился Пенрик. Затем просветлел. – Но по крайней мере мне всегда хватает историй.

– Я… погодите. Так все-таки кто из них Дездемона? – Освил смутно помнил, что начал разговор с этого вопроса. Он крепко держал поводья согнутыми пальцами.

– Этим именем я называю их всех. Как городской совет из десяти старших сестер, которые издают общий эдикт. Это также позволяет мне не перечислять несколько имен всякий раз, когда я хочу к ней обратиться, как делал мой отец, когда кричал на своих отпрысков.

– Я… понятно. – Освил нахмурился. – Чародей, с которым я выехал из Истхоума, не рассказывал ничего подобного.

Мрачный старик вообще почти не говорил.

– Быть может, его демон был моложе и менее развит. Может, между ними не установилось душевных отношений, если его прежние седоки были несчастливы. – Губы Пенрика дернулись, а голос едва уловимо изменился. – Может, вы не спрашивали… следователь.

Освил втянул голову в плечи и пустил лошадь рысью. Скорее бы уже добраться до следующего города. Неужели я доверил не только свою миссию, но и свою жизнь этому безумному чародею? Отец Зима, сейчас Твое время, помоги мне!

IV

Инглис очнулся в полумраке, но не в темноте. Яркий квадрат оказался маленьким окошком в стене хижины, прикрытым пергаментом. У противоположной стены грубый каменный очаг испускал красное мерцание с редкими желтыми искрами, напоминавшее глаза животного, которое выглядывает из небольшой пещеры. Стены были сложены из камня и бревен и проконопачены мхом и землей. Инглис лежал под ворохом немного попахивавших шкур, на земляном полу, усыпанном мятым папоротником. У него в ногах спал большой пес, свернувшись клубком, расслабив лапы.

Сапоги и верхняя одежда Инглиса исчезли, грудь была голой. Он инстинктивно ощупал пояс и расслабился, когда рука наткнулась на рукоять ножа. На нем по-прежнему были брюки и пояс. Он не помнил, как его принесли сюда, но смутно припоминал, как кто-то поил его теплой водой и как он сам всплывал на поверхность сознания в темноте, чтобы вновь погрузиться на дно. Сколько прошло времени?..

И все ли твои пальцы при тебе, глупец? На этот вопрос он мог ответить. Он сел, выпутавшись из шкур – медвежьих, овечьих, других, менее очевидного происхождения. Его руки онемели и распухли, но не побелели и не почернели. Правая нога превратилась в темно-лиловый синяк от колена до раздутой лодыжки; он не мог понять, сломана ли она, но двигалась она с трудом. Определенно растянута. Три пальца на правой ноге сочились жидкостью, как при ожоге. Левая нога выглядела не хуже, чем руки.

Сколько времени он потерял? Весь вчерашний день? Встревоженно выпрямившись, он прищурился и начал привычно пересчитывать красные шрамы, пересекавшие его руки. Двадцать пять, плата за ужасный побег. Было ли их двадцать пять при последнем подсчете? Да. Потерял ли он день, забыл ли обагрить кровью свой нож, как ленивый фермер забывает накормить свинью, умирающую от голода в свинарнике? Потерял ли он… все? Он достал лезвие из ножен, покачал на руках, словно ребенка, встревоженно напевая. Напряг чувства так же болезненно, как напрягал тело. О счастье, слабое тепло еще гудело… он не знал, следует ли благодарить за это какого-либо бога. Или поблагодарит ли какой-либо бог его когда-либо. Кто знает. На протяжении двадцати пяти дней он не осмеливался молиться.

За исключением этого. Он пересчитал шрамы, пытаясь вспомнить, какую руку использовал в последний раз. Он строго чередовал руки, чтобы дать ранам зажить. Существовал постоянный риск инфекции. Скоро снова придется наточить нож, чтобы облегчить процесс. Сейчас правая рука дрожала меньше; значит, левая. Он собрался с духом, закрыл глаза и сделал разрез: неглубокий, под углом. Начал глубоко дышать, ожидая, пока голова перестанет кружиться, а тошнота уляжется. Снова открыл глаза. Кровь текла неторопливо, но, быть может, если сдавить рану, наберется достаточно, чтобы не пришлось делать второй…

Дверь хижины со стуком распахнулась, и он вздрогнул сильнее, чем от пореза. Размытые силуэты закружились на фоне яркого горного воздуха. Он сморгнул слезы, вызванные скорее резким светом, чем порезом на руке, и фигуры превратились в женщину, закутанную в плащ из овчины, с небольшим полотняным мешком и медным кувшином, и мужчину в кожаной одежде и жилете из овчины, шерстью внутрь. Пес вскочил и было зарычал, но умолк и несколько раз стукнул хвостом, признавая вошедших.

Увидев, что больной сидит, женщина сказала:

– О, ты очнулся. – А потом, подойдя ближе, воскликнула: – Что ты делаешь?

Он хотел спрятать нож и руки под шкуры, но не решался прервать начатый процесс.

– Не подходи! – приказал он и, когда она устремилась к нему, повторил: – Не подходи.