Это было глупо. Он был глупцом. Как и Пенрик. Все они были глупцами. Ему следует сдаться и смириться с этим. Другим вариантом было каменное дно, которое уже убило одного шамана и могло стать достойным завершением жизни, полной глупости. Забирают ли боги глупые души вместе с великими? Нет. Они не могут их забрать, ведь глупцы убегают. Боги, как же он устал убегать.
Когда его губы произнесли слова в пятый раз, он прорвался. Так же внезапно и потрясающе, как и при самом первом восхождении, он оказался
Уступ, скала и долина, материальный мир, никуда не делись, но стали едва различимы, а вокруг раскинулось огромное неопределенное пространство. Неопределенное, но бурлящее возможностями. И он был тут не один.
Рядом с ним действительно сидел старый горец в жилете из овчины, со сдвинутой на затылок шляпой, украшенной пером. Однако он не был отражением в стекле, а был полон цвета, был намного более насыщенным, чем призрачная серая долина вокруг. Плотность его духа была самой противоположностью прозрачности. Прекрасный Великий пес, которого он носил в себе, так давно жил в этом обиталище, что шаман и животное почти слились в одно, тесно переплелись. Старик дружелюбно улыбнулся Инглису, со странной, чистой добротой, не замутненной насмешкой или осуждением. Казалось, он даже не хотел сказать:
За ним сидел Пенрик и, склонив голову, озабоченно смотрел на тело Инглиса. Тело чародея тоже выцвело, как и все другие поверхности мира, но в первый раз Инглис заглянул под жизнерадостную оболочку.
Потом Инглис посмотрел вверх, дальше.
Высокая фигура стояла, небрежно прислонившись к скале за Пенриком. Она напоминала молодого охотника в одежде бедняков этого края, вроде парней, что спустили Инглиса с тропы тем первым утром, или Скуоллы. Треугольная шапка из овчины лежала на пылающих медных кудрях – таких же, как шерсть Блада. Его лицо светилось так, что на него нельзя было смотреть, и Инглис прикрыл духовные глаза духовными ладонями, а потом и вовсе зажал ими лицо. Все остальное исчезло, но не пылающий свет. Тогда он уронил руки и понял, что задыхается, словно после бега.
Он подумал, что лицо улыбается ему, будто солнце, посылающее лучи через холодный воздух на горный склон – теплые, ласковые. И намного более ужасные, чем демон.
Фигура небрежно махнула рукой.
– Как, повелитель?
Это не могло быть так просто. Или могло?
Он вдохнул невоздух плоскости, протянул руку, словно предлагая обнюхать незнакомой собаке, и позвал:
– Ко мне, мальчик.
Почувствовал себя глупо за это привязчивое ласковое прозвище, ведь зверь был намного старше его…
Реакция была медленной, будто старый пес, или старый человек, пытался подняться, постепенно, частями. Неуклюже, но покорно
– С ним все будет хорошо? – застенчиво спросил Инглис.
Инглис не знал, что на это ответить. В ужасе, что фигура снова исчезнет, словно… нет, не он призвал ее, и это было не какое-то видение, но Инглис выпалил:
– Повелитель, есть еще один.
В какой-то момент Пенрик достал нож из ножен и положил себе на колени. Озабоченно прищурившись, он смотрел на тело Инглиса, по-прежнему сидевшее у скальной стены: скорее недвижное, чем спящее, но слишком напряженное для мертвого. С колоссальным усилием Инглис протянул раскрытую ладонь. Пенрик осторожно положил на нее нож. Ладонь сжалась на рукояти из моржового бивня. Пенрик молча вернул руку и нож на колени Инглису.