Перегрузка

– Нэнси, я вижу, что к концу дня у тебя останется два варианта: либо ты окончательно себя накрутишь, у тебя случится нервный срыв, и дальше будешь бесконечно ходить к психотерапевту и по два раза в неделю лежать у него на кушетке, либо возьмешь себя в руки и оставишь прошлое в прошлом. Про первый вариант скажу одно: свою жизнь ты испортишь, а пользы не будет никому, кроме психотерапевта. Что касается второго – по-моему, у тебя достаточно ума и характера, чтобы справиться. Но ты должна проявить волю, а не пускать все на самотек.

– Я виновата в том, что случилось прошлой ночью, – сказала Нэнси, испытывая облегчение от того, что может наконец произнести это вслух. – Если бы я кому-нибудь рассказала, полиция могла бы отреагировать и разобраться с домом на Крокер-стрит раньше.

– Первое утверждение неверно, – возразил редактор. – Второе – правда. Не стану говорить, что тебе не придется всю оставшуюся жизнь жить с воспоминаниями о прошлой ночи. Думаю, придется. Но ты не первая, кто совершил ошибку, из-за которой пострадали люди. И не последняя. И вот еще в твою защиту: ты не могла знать, что произойдет; если бы знала, действовала бы по-другому. Мой совет, Нэнси: посмотри правде в глаза, прими то, что сделала и чего не сделала, извлеки урок. В остальном – перешагни и иди дальше. – Нэнси молчала, и он продолжил: – Скажу тебе еще кое-что. Я уже давно в журналистике – порой мне кажется, что слишком давно, – и считаю, что ты лучший репортер из всех, кого мне довелось видеть.

И тут Нэнси Молино сделала то, что делала крайне редко и никогда – при посторонних: обхватила голову руками и, больше не сдерживаясь, разрыдалась.

Старый «я-ваш-тренер» подошел к окну, деликатно отвернулся и, глядя на улицу, произнес:

– Дверь за нами я запер, Нэнси. Отпирать не буду, пока не придешь в себя. Не спеши. И еще: обещаю, что никому не расскажу про то, что здесь происходило.

Через полчаса Нэнси вернулась за рабочий стол – лицо было умыто, макияж поправлен. Полностью овладев собой, она вновь погрузилась в работу.

* * *

Ним Голдман дозвонился до Нэнси Молино утром следующего дня. Он пытался и раньше, но безуспешно.

– Хотел вас поблагодарить за то, что предупредили.

– Может, я хотела восстановить справедливость, – ответила она.

– Так или иначе, я благодарен вам. – Ним смущенно добавил: – Вы написали отличный материал. Поздравляю.

– Что вы обо всем этом думаете? О самой истории, я имею в виду? – с любопытством спросила Нэнси.

– Что касается Бердсона – мне его совсем не жаль, и я хочу, чтобы он получил по заслугам. Надеюсь, мы больше не услышим про эту фальшивку – ссдн.

– А клуб «Секвойя»? К нему вы так же относитесь?

– Нет.

– Почему?

– Клуб «Секвойя», как часть системы сдержек и противовесов в обществе, играл важную роль. Да, у меня были разногласия с его представителями, и не только у меня: полагаю, они перебарщивали, выступая против всего подряд, – но клуб «Секвойя» был также чем-то вроде коллективной совести: они заставляли нас задумываться, помнить об окружающей среде, удерживали от ошибок. – Ним помолчал. – Я знаю, сейчас клуб «Секвойя» в немилости, и мне искренне жаль Лору Бо Кармайкл, которая, несмотря на все наши споры, была моим другом. И все же я надеюсь, что организация не прекратит своего существования. Это будет потерей для всех.

– Что ж, день полон сюрпризов, – сказала Нэнси (пока Ним говорил, она записывала). – Можно вас процитировать?

Ним колебался недолго.

– Почему бы и нет?

В следующем выпуске «Экземинер» Нэнси так и сделала.

Глава 8

Гарри Лондон сидел в глубокой задумчивости, глядя на бумаги, которые ему показал Ним.

В конце концов он мрачно произнес:

– Знаешь, что я чувствую?

– Могу догадаться, – ответил Ним.

Начальник отдела защиты собственности продолжал, словно не слышал его:

– Так хреново, как на прошлой неделе, мне давно не было. Арт Ромео был отличным парнем. Ты, конечно, плохо его знал, Ним, но он был честным, преданным, и мы дружили. До того муторно стало, когда мне сказали, что случилось! Я-то думал, после того как вернулся из Кореи и демобилизовался из морской пехоты, мне больше не придется слышать, что кого-то из знакомых разнесло в клочки.

– Гарри, мне тоже очень жаль Арта Ромео, – кивнул Ним. – Я никогда не забуду, что он сделал той ночью.

Гарри Лондон лишь отмахнулся:

– Дай договорить.

Ним замолчал, ожидая продолжения.

Это было утром в среду, в начале марта, через шесть дней после трагедии в отеле «Христофор Колумб». Они сидели в кабинете Нима, закрыв дверь, чтобы никто не слышал.

– Так вот. Теперь ты показываешь мне это – а я, честно говоря, предпочел бы этого не видеть, потому что, по мне, так чему вообще теперь можно верить?

– В жизни много хорошего, и верить можно много чему. Однако честность судьи Йеля в список не входит.

– Держи. – Гарри Лондон сунул бумаги ему в руки.