Переписка двух Иванов (1935 — 1946). Книга 2

5. Нельзя читать без юмора известие о том, что Лето Господне сдано в редакционный совет. Милый мой! Поймите: ведь это история русской литературы происходит. Поймите — и не сердитесь. Пускай отставят Академию от Ломоносова! Посмотрите, Ахматова и Зощенко небольшие люди, а ведь их «отставка» Ждановым создала Жданову репутацию в истории русской литературы. Все мы, печатающиеся, люди «публичные» вроде уличных фонарей: сверху изволь свет проливать, а снизу — всякий пьяница, всякая собачонка на тебя «остановиться» может. Собачонка по крайней мере («до» и «после») понюхает. А пьяница еще «не те» слова пробурчит. Не понимают люди лжи и люди лож, что их неодобрение или критикастерство или отвержение — вроде ордена в истории и в небесах. Помнится, мы в гимназии, расшалившись, пели: «за горами, за долами — стоит баба вверх ногами — ах, очень хорошо»… А теперь — стоит культура вверх ногами. Припев: «ах, как нехорошо».

Простите карандашную мазню. Я все еще «Феклунькин отец»…

У нас здесь выпущен новый средств: «Протовит». Все 7 витаминов в наиприемлейшей для желудка дозе. Будь у Вас, я бы Вас завпрыскал витаминами всех родов (и для ногтей и для зубов). Ибо я убежден, что у Вас за все время войны образовался лютый витаминный голод. А без витамина — вита [811] идет на минус.

Оба мы шлем Вам дружеские приветы.

Кстати о «бабе». Про интеллигенцию русскую в ее отн<ошении> к революции: «баба верьтить задом, верьтить передом, а дело идет своим чередом».

438

И. С. Шмелев — И. А. Ильину <19.ХII.1946>

19. XII. 46.

Николин День. Никольские морозы, — 12 гр.! Зона взбесилась.

Дорогой друг, Иван Александрович,

Блестяще-овитаминенное п<ись>мо Ваше! — радость читать. Ну, какой подвиг, — просто, за что-то испиваю. Пара стервецов отвалилась, думаю: язва позатихает, но она не скучает, вжилась, окаянка, сменой впечатлений писательских... покою ее «перкаиналем». Держусь и совершенствуюсь. Закончил сугубую чистку «Путей», теперь за переписку, в который-то раз! Нежалко. Вы правы. «Воробьевское» изломал, — оно саднило давно. Никогда не поклонялся «первой выпечке», всегда судил. По Вашему выбору, пошлю для «Дня рус<ского> ребенка» — «Говенье». Только скажите: Вам ли послать, или отдать др. Долгополову, для отправки? Молюсь силенками, призываю — «прииди и вселися...»

Предвкушаю кашУ. Поблагодарите от меня Ш<арлотту> М<аксимилиановну>.

Как благодарить Вас, друг?!.. Горой подпираете меня. Вспоминаю предсказанное мне в Крыму, в 21 г. Это почт<енная> хозяйка сожранного козла, — из «С<олнца> М<ертвых>». Славилась гаданьем. Сказала, помню точно: «будет Вам большой опорой один достойнейший и знаменитый человек, много он Вам поможет при конце жизни... большой заботой о Вас». Ясно — кто. Она была жутко-проникновенна. Не ждал «повторения», страшусь: достоин ли. Видит Бог, истинно так. Это — то же леченье.

Мороз изводит. Отапливают, но надо до-тапливать. Жмусь к печурке. Как благодарен за чувства Ваши, столь укрепляющие! Нет, витамины принимал, и с месяц ежедень пил морковный сок.

И риск еще принимаете! Это не так: я больше неизмеримо д<олжен> нести последствия. Это уже сверх-великодушие: не имею правое принять. Так и ведайте. А я еще смущенно питал надежду просить Вас принять, ежели будет экстр<енная> нужда, от меня... я хотел писать К<андрейе> послать Вам из моих «остатков» хоть 200–300. Вы же писали, что приходится думать о заработке. А у меня все равно лежат, ожидая сверх-черного дня. Это спасенные остатки от переводческих гонораров, обращенных в бумаги и проданных вовремя, с 38 г., когда я не рискнул везти их в Чехию через Герм<анию>.

Вы мне делаете великое укрепление и счастье. Никто так не глядел в душу мою, не согревал сердца. Я не в силах благодарить достойно: Бог знает, Он осияет душу Вашу.