Персидская литература IX–XVIII веков. Том 1. Персидская литература домонгольского времени (IX – начало XIII в.). Период формирования канона: ранняя к

В газелях Му‘иззи также сохраняет верность придворной традиции, и все же некоторые уступки поэтической «моде», введенной суфиями, поэт делает, используя городскую, корпоративную и конфессиональную (зороастрийскую и христианскую) терминологию. Вот, например, одна из его любовных газелей:

Не нарушай обещаний, о идол, ведь я нарушил обет,
Ради тебя уселся в уголке Харабата.
Оказался среди солнцепоклонников и вот поэтому
Крепко препоясался зуннаром

.Пред тобой я рву молитвенный коврик, повязав
Зуннар, чтобы люди знали, что я – солнцепоклонник.
Ты вправе меня заковать в цепи и судить, о глава городских
                                                                         красавиц,
Ибо я безумен от разлуки с тобой, а от любви к тебе пьян.
Почему ты сторонишься моего пьянства и безумия?
Ведь мне не миновать тебя, что бы ни случилось!

Му‘иззи использует традиционный для суфийской лирики мотив нарушения обета ради возлюбленной и перехода из-за любви к ней в язычество. Упоминание квартала Харабат указывает на то, что герой нарушил и обет воздержания от вина. Далее, совершенно в традиции суфиев, поэт противопоставляет молитвенный коврик (сиджада) как символ соблюдения предписаний ислама и пояс иноверцев зуннар как символ разрыва с обычаями ислама. В XII в. эта образная пара приобретает характер постоянной оппозиции, в которой наряду с молитвенным ковриком могут также упоминаться четки (тасбих).

Городская терминология, связанная с делением средневекового общества на профессионально-сословные страты, представлена, например, термином шихна, который обозначает городского чиновника – начальника городской стражи или градоправителя. Поэтому взаимоотношения героя-влюбленного и красавицы, именуемой шихна-йи хубан, приобретают иной, чем в суфийской лирике, характер. Возлюбленная, внешне представляющаяся идолом и побуждающая влюбленного к идолопоклонству, оказывается ревностной мусульманкой, готовой заковать его в цепи и наказывать по закону, данному ей как представителю власти. В суфийской лирике возлюбленная, как правило, является таким же возмутителем спокойствия и обитателем квартала Харабат, как и ее верный поклонник.

Некоторая доля иронии по отношению к мотивам суфийской лирики ощущается в такой газели Му‘иззи:

О старец, одетый в рубище, твоя болтовня о любви – грех,
Ведь любовь, рубище и старчество друг с другом не сочетаются.
У тебя в лице ни кровинки, ты облачен в синие одежды,
Но почему же ты опечален сердцем, бледен лицом и плачешь
                                                              кровавыми слезами?
Твоим речам о любви никто не верит,
Хотя в твоем облике и заметны признаки страсти.
Разве ты нарушишь обет ради любви?
А ведь нарушать обеты ради любви – дозволено.
Не говори о смерти, говори о чаше с вином,
Ведь влюбленности пристала чаша вина в твоей руке.

Подобные полемические выпады были более характерны для поэтов, творивших вне покровительства двора, которые остро критиковали саму профессию наемного панегириста и обличали ее представителей. Приведенный пример порицания носителя мистического мировоззрения из уст придворного поэта тем и интересен, что достаточно редок. Му‘иззи не только включает эту тему в газель, но и частично облекает ее в типичную для любовной поэзии лексику (бледность, кровавые слезы, опечаленное сердце, нарушение обета и т. д.).

Характерной чертой газелей Му‘иззи является отсутствие в них авторской подписи в макта‘. Его подпись – тахаллус встречается только в касыдах. Отсутствие подписи в газели – явление достаточно редкое для этой эпохи, хотя некоторые придворные поэты продолжают придерживаться сложившейся в светской поэзии нормы и не включают свое имя в текст газели, например, современник Му‘иззи Адиб Сабир Тирмизи (ум. в 1143 или 1152) или представители исфаханской школы поэзии рубежа XII–XIII вв.

• Анвари