Персидская литература IX–XVIII веков. Том 1. Персидская литература домонгольского времени (IX – начало XIII в.). Период формирования канона: ранняя к

Кто я такой, чтобы просить тебя о свидании?!
И кто я, чтобы говорить о твоих устах и родинке?!
Никто не может найти дорогу ко двору грезы о тебе.
Зачем мне напрасно искать свидания с тобой?
Томясь любовью к тебе, я не смею высказать упрек,
Храню я молчание, пока в ночи созерцаю твой образ.
Если ты по доброте пожалуешь мне шапку,
Зрачки своих глаз я сделаю бляшками на твоей перевязи.
И если попадутся тебе на глаза мои стихи, пока я жив,
В газелях я буду описывать твои газельи глаза.
Мои стихи стали колдовством и достигли совершенства,
Оттого что описываю совершенство твоей красоты.
Твои глаза – дозволенное колдовство (сихр-и халал

)[38], и для                                                                  меня запретно
Описывать что-либо иное, кроме твоего дозволенного
                                                                       колдовства.

В приведенной газели легко прочитывается панегирический подтекст. В построении мотива второго бейта присутствуют слова «двор» (даргах) и «прием» (бар), в четвертом бейте прямо говорится о пожаловании шапки (кулах). Упоминается и богато отделанная драгоценными накладками перевязь или портупея, которая вместе с шапкой обычно выступала предметом дарения и выражения монаршей милости по отношению к подданному.

Некоторые газели Анвари, описывающие свидание влюбленных, поддаются двоякой интерпретации. В подобных текстах образные элементы, явно несущие символическую нагрузку, соседствуют с описанием возлюбленной, выполненным в технике васфа и имеющим прямые аналогии в придворной касыде:

Под вечер явилась опьяненная к моим дверям та полная луна,
Прижимая к груди чанг

и держа в руках чашу.Она набросила на ясный день завесу из темной ночи,
Она насыпала тертого мускуса на [лепестки] алой розы.
Она перестала напевать свою грустную песню,
Она рассыпала сахар со своих алых рубинов (т. е. заговорила).
Словно чистый рубин и сердолик расплавились в чаше,
Когда ее лик отразился в молодом вине.

Начало газели, обильно уснащенное традиционными метафорами, содержит канонический портрет красавицы и характеристику ее речи: лицо – ясный день, локоны – темная ночь, лицо – алая роза, локоны – тертый мускус, речи – сахар, уста – рубины. В третьем и четвертом бейтах в той же описательной манере поэт намекает на действия возлюбленной: она перестала напевать и обратилась к влюбленному с ласковой речью, наклонилась над чашей, и ее румяное лицо бросило отблеск на поверхность вина. Далее в газели говорится о том, что красавица пьет вино из чаши и беседует с влюбленным:

Она сказала: «О ты, кто из-за притеснения судьбы
За всю жизнь не провел со мной ни дня, ни ночи, и не достиг
                                                                своего желания!
Теперь мы вдвоем, ты и я, и рубиновое вино, и песня,
Без вмешательства посланника [Божьего] и без ниспослания
                                                                               вести».

Повествовательный тон газели и обильное применение элементов васфа роднит это стихотворение Анвари с любовной лирикой XI века и с любовными зачинами некоторых его же собственных касыд. Счастливое свидание влюбленных сопровождают привычные атрибуты пирушки – чанг и чаша в руках красавицы. Но вот Анвари вносит новую ноту в канонический образный строй придворной газели. Возлюбленная открывает герою свою истинную, сокровенную сущность. Следуя суфийской доктрине, поэт утверждает, что возможно прямое общение адепта с божественной Истиной без чьего-либо посредничества – для этого не нужен Пророк и передающий ему Божью весть ангел. Упоминание ниспослания Божьей вести через посланника недвусмысленно переводит внешне светскую газель в область религиозно-мистических коннотаций. Рисуя картину счастливого свидания, Анвари стремится синтезировать технику придворного описания возлюбленной и суфийскую интерпретацию понятия васл («свидание», «соединение»).