Персидская литература IX–XVIII веков. Том 2. Персидская литература в XIII–XVIII вв. Зрелая и поздняя классика

В этом стихотворении все содержательные и формально-стилистические черты индийского стиля предстают в наивысшей степени концентрации. Эстетика страдания рождает целый ряд визуальных образов, связанных с физической болью: желание сковырнуть болячку (процарапать ногтем кольцо на двери ожога) знаменует стремление влюбленного привлечь к себе внимание возлюбленной, достучаться до нее, и одновременно желание растравить рану, усугубить собственные страдания; волдырь или пузырь от ожога по форме сравнивается с зернышками руты, которую сжигают от дурного глаза; волдырь ожога представляется чашей, в которую льется вино-кровь из бутыли сердца. Пластырь становится одушевленным персонажем, который, как влюбленный, ранен кокетливым взглядом красавицы; тоска, еще один персонифицированный образ, устраивает пиршество. Именно такая техника письма может быть охарактеризована термином «плетение фантазий» (хийалбафи).

Следует отметить, что в лирике Калима, в отличие от других поэтов, приверженцев нового стиля, практически отсутствует «низкая» лексика. В его авторской манере черты индийского стиля проявляются в первую очередь в прихотливых извивах метафор и сравнений, в том свойстве стиха, которое отражалось в понятиях «изощренного» (пичида) и «необычного, странного» (бигана). Также характерна для его индивидуально-авторской манеры осознанная установка на визуализацию как способ трансформации традиционного мотива. Вот, к примеру, газель, посвященная восхвалению Кашмира:

Райский ветерок – побирушка-нищий в пределах Кашмира,
Само цветение – лишь простая роза с шипами в весеннем
                                                                                          Кашмире.
Губы пиалы обметало лихорадкой от зависти,
Ибо наслаждение передано в распоряжение берега ручьев
                                                                                          в Кашмире.
Хотя стан кипариса – предмет вожделений,
Поводья разума в руках чинары Кашмира.
Оттого под ватой туч совсем затерялось небо,
Что сверху донизу оно покрыто ранами любви к Кашмиру.
Чистота его зелени превосходит жизнь Хизра,
Хизр со своим источником живой воды – мираб

[26] Кашмира.Чудотворный эликсир принесет глазам пользу, однако
Чего не увидишь глазом, так это пыли Кашмира!
В пути не отличишь, где дорога, а где русло канала,
Столько вод наводит глянец на поверхность Кашмира.
Что же ты прошел мимо розоликого виночерпия?!
Что за глупость – обет не пить весной в Кашмире!

(Перевод Н.И. Пригариной)

В цитируемой газели восхваление Кашмира в основном дано в стилистическом регистре любовной лирики, поэтому не случайно присутствие мотива пыли как эликсира для глаз. Устойчивой реализацией этого мотива в газели служит упоминание пыли с улицы возлюбленной или порога ее дома, как сурьмы, которая лечит глаза влюбленного, ослепшие от слез. Здесь мотив дан в противительной интерпретации.

Обратим внимание и на то, что в газелях поэтов индийского стиля наблюдается принципиальное увеличение количества текстов, в которых рифма украшена смысловым радифом в грамматической форме существительного. Даже в нашем не слишком детальном обзоре таких стихотворений пять – газели ‘Урфи Ши– рази с радифами «нахальный, нахал» (густах) и «кровь» (хун), газели Калима Кашани с радифом «ожог» (даг) и «Кашмир», а также процитированная далее в соответствующем разделе газель Саиба Табризи с радифом «детство» (тифли).

В классический период такой способ построения рифмы также встречался довольно часто, но в основном применялся в касыдах, которые должны были продемонстрировать изобретательность поэта, его способность к построению новых поэтических смыслов вокруг одного и того же слова или словосочетания (барф – «снег», лаклак – «аист», атиш у аб – «огонь и вода»). Эти касыды со сложным «техническим» заданием часто служили своеобразным вызовом другим поэтам и поводом для составления ответных стихотворений. Вот что, к примеру, можно прочитать в концовке одной из касыд Мас‘уда Са‘да Салмана, в которой поэт указывает имя сочинителя касыды, послужившей ему образцом: