Персидская литература IX–XVIII веков. Том 2. Персидская литература в XIII–XVIII вв. Зрелая и поздняя классика

Каждый сластолюбец начнет претендовать на любовь.
Еще бы! Ведь хвататься за голову умеет каждая муха.
Ныряльщик тот, кто положит на ладонь жемчужину, иначе
Каждая щепка объявит себя пловцом в этом Море.
Если узнаешь о моем измученном сердце,
Поднеси к губам зеркало, чтобы узнать, дышу ли я.
Куда же так спешат весенние дни,
Что от каждого бутона исходит звук караванного колокольца!
Аскет радуется тому, что уловляет сердца простолюдинов,
Паук возвращается с охоты на мух.
Эй, сипанд

(рута – М.Р., А.А.), сорви с уст печать молчания,Ты только посмотри, какой удивительный огонь поспешит
                                                                                   на твой зов!
Саиб, это та газель сладкопевного Хафиза:
«Добрая весть, о сердце! Грядет она с дыханием Масиха[36]».
(Перевод Н.И. Пригариной)

Уже в начальном бейте газели можно наблюдать заметное снижение стиля, поскольку традиционный жест отчаяния влюбленного, хватающегося за голову, уподоблен движениям мухи, потирающей свою головку лапками. Тема газели – истинная и ложная любовь, чистосердечие и притворство, реализуется через сопоставления ловца жемчуга со щепкой, плавающей на поверхности воды, а лицемерного аскета – с пауком, плетущим сети для ловли мух. К точным визуальным образам относится сравнение бутона цветка по форме с колокольчиком, который привязывают на шею верблюду. Отметим также, что, подобно исходной газели Хафиза, газель Саиба относится по композиционному типу к категории параканда, т. е. не имеет логической или образной связи между бейтами – они соединены более тонкими ассоциациями, лежащими на уровнях толкования, подтекста.

Язвительность, выражающаяся в снижении стиля, ярко проявляется у Саиба и в традиционных для газели выпадах в адрес представителей духовного сословия. Если в газели классиков аскет, как правило, «черствый», «лицемерный», то у Саиба он «безмозглый», поэт насмехается над его показной ученостью и ограниченностью:

Не обманывайся, Саиб, ученостью аскета из-за его чалмы,
Ведь звук гулко отдается под сводом потому, что тот пуст.
От безмозглого аскета не требуй постижения Истины,
Что знает пена о глубине моря?!

Под пером Саиба ироничность в интерпретации мотивов обретает еще более резкие формы благодаря последовательному использованию «непоэтичных», бытовых или даже вульгарных слов:

Не доставляет беспокойства подлецу его тело,
Линялой птице и клетка – обитель пери.

Мысли Саиба Табризи о поэтическом творчестве заслуживают особого внимания, поскольку автор часто выступал в роли теоретика нового стиля и остро чувствовал его специфические свойства – красочность, изящество, сложность и изощренность, уход от тривиальных поэтических значений – «страх привычного». Отношение Саиба к словесному искусству замечательно иллюстрируют его газели с радифом «слово» (сухан), которые продолжают традицию, начатую Са‘ди. В общей сложности их восемь. Приведем одну из них: