«
…фотография, которую через десять минут после внезапного оглушительного грохота сделают сотрудники, – предавался неторопливым безмятежным размышлениям Егор Иваныч – могла бы разрушить семейственное тепло этого альбома, как хорошо, что она никогда в него не попадет, зато имеющаяся смотрится удовлетворительно, хотя кажется несколько чопорной. Продолжая раздумывать о том, что все то, что ему вокруг себя довелось видеть, достоверно в той же степени, в какой ложно, и не стоит так уж доверять изображениям на картинках, поименованных словом «реальность», доктор Егор Иваныч медленно наклонился и неслышно выдвинул из боковой тумбочки письменного стола верхний ящик…
10. Флейта
Нет, я прекрасно понимал, что вспоминать – пустое слово, и на самом деле вспомнить то, чего не помнишь, никак нельзя, а то, что помнишь, нечего и вспоминать. И все-таки мне хотелось думать, что запечатленные на этих фотографиях разные и непохожие люди, быть может, специально спрятались для того, чтобы я отыскивал их в памяти, а они являлись бы мне в различных видах и картинах. И пусть бы под этими картинками, как в букваре, было твердо и определенно написано, почему и зачем все произошло так, как произошло. А когда, рассмотрев изображения и прочитав подписи под ними, я пойму причины случившегося – ведь только после превращения в слова становится ясно, что происходит, – вот тогда пройдет нужда в этих умственных свиданиях, и расколдованные души персонажей воспарят к самим себе с улыбкой разума и свободы, которых они наконец-то сподобились.
После того как дом Бергов опустел, и Степан с Грушей вознамерились вернуться в лечебницу, дальние родственники решили увезти меня за границу. Альбом с фотографиями я взял себе на память. В давние времена, когда за мной, маленьким гимназистом, сочувственно присматривали в доме у Бергов, я очень любил эти фотографии разглядывать. Болтая ногами в воздухе, я упоенно созерцал благородных людей в белых крахмальных стоячих воротничках с большим узлом галстуков в просветах двубортных сюртуков, в чьем облике не было и тени двусмысленности: одни были запечатлены в профиль, и этот поворот головы неизменно символизировал волевой порыв и решимость во что бы то ни стало осуществиться, другие представали в трехчетвертном повороте, всегда свидетельствующем необыкновенную чистоту помыслов. Мне казалось, что фотокамера наделена чудесным даром приводить тех, кого она портретирует, к общему знаменателю благородной простоты и спокойного величия.
Кажется, где-то я об этом уже говорил и сейчас повторяюсь, нынче со мной такое случается – думаю, из-за крыс.
Мой дед, чья фотография тоже представлена в альбоме – он приходился дальним родственником Петру Петровичу, а тогда уже пребывал в Новознаменской лечебнице в связи с оригинальностью поведения. Для умаления духовных тягот дед сменил последовательно профессию адвоката на нотариуса, затем нотариуса – на флейтиста, а потом в буквальном смысле замкнулся у себя в кабинете, откуда в течение нескольких дней раздавались ангельские звуки флейты, упрямо сосредоточившейся на мелодии Глюка, а на третий день в нем воцарилось молчание.
Было жаль музыки и деда… сейчас он, впрочем, давно уже играет на небесном аналоге флейты в эмпиреях, ну а оригинал покоится у меня на книжной полке, связывая концы узловатых дней.