Иностранных шпионов или предателей в России изобличали и раньше, платных осведомителей заграничных дипломатов-разведчиков или шведского толмача Нильсена, добывавшего по заданию своего короля документы о родословной московских царей. Когда у Петра I закончился крахом его первый серьезный поход против Турции, всю его неудачу 'списали на измену в пользу турок голландского офицера на русской службе Якоба Янсена. Он якобы выдал туркам секретный план мобилизации русской армии, после чего бежал к ним и принял ислам. Позднее при взятии русскими войсками Азова Янсен был пленен, с позорящей его измену табличкой провезен по Москве и в итоге казнен. Он действительно был предателем, действительно сменил православие на ислам так же легко, как когда-то променял католическую веру на православную, но считают, что размах ущерба от его измены был здорово тогда преувеличен для оправдания неудачного дебюта царя Петра Алексеевича в качестве полководца. Такое в истории России в те времена случалось не раз. Еще когда Петр за малостью лет не правил Россией, его сестра-регентша Софья отправила крупную армию под началом своего фаворита князя Голицына отбивать у турок Крым. Поход закончился неудачей, потрепанное русское войско отошло, хотя в Москве и попытались трубить о крупной победе. Тогда, чтобы отвести подозрение в военной некомпетентности от Голицына, изменниками объявили шедших с ним на турок украинских казаков под началом их гетмана Самойловича, которого по заведенной традиции быстро арестовали и сослали в холодные края. Вряд ли все эти разоблачения с сомнительными сейчас доказательствами (обычный донос на Самойловича в поджоге травы в степи перед конницей Голицына доказательствами так и не подтвержден) можно считать контрразведывательной деятельностью в полном ее понимании. Тот же Петр и старшину Кочубея на Украине казнил по обвинению в измене, хотя изменником оказался как раз указавший на предательство Кочубея и ранее Самойловича новый гетман Украины Мазепа, ушедший затем со шведами за границу.
Это скорее примитивный черновик контрразведки, каким был и черновик у тайной полиции. В нем все перемешано воедино: государственная измена, шпионаж в пользу заграницы, просто недозволенные сношения с иностранцами, личная неприязнь царя и так далее. Когда в 1703 году в России умер посол Саксонии Кенигсек, у него не побрезговали обыскать карманы и нашли тайную переписку с фавориткой и любовницей царя Петра I Анной Монс. Речь шла не о выдаче российских государственных или военных секретов, а о любовной интриге. Но первую любовь царя Петра и несколько человек из его окружения арестовали именно по обвинению в выдаче неких государственных секретов, долго допрашивая. В итоге легкомысленную придворную фаворитку все же выпустили из-под стражи, лишив всего подаренного царем богатства, сбагрив затем в жены послу Пруссии Кейзерлингу. Это, разумеется, от контрразведки отстоит достаточно далеко. Но вот в годы работы петровской Тайной канцелярии ей арестованы несколько уже настоящих тайных агентов шведского и французского королей, главных неприятелей петровской империи в тогдашнем мире наряду с вечным врагом в лице Турции. Это еще один повод считать Тайную канцелярию спецслужбой. Да и всех вышеупомянутых особенностей достаточно, на мой взгляд, для наделения этого детища Петра таким статусом.
Ну и еще одной особенности созданной Петром I Тайной канцелярии нельзя не отметить. Ее брутальность и жестокие методы работы, сохранившиеся по наследству от ведомства Преображенского приказа, в полной мере опирались на проверенную систему «Слово и дело». Здесь все шло по заведенной цепочке: донос — арест — пытка — признание — приговор. Клубки от полученных на дыбе показаний тянули за собой все новые и новые аресты. Все российские историки, пристально занимавшиеся деятельностью петровской Тайной канцелярии (М.И. Семевский, В.И. Веретенников, Е.В. Анисимов), это отмечали, признавая в этой спецслужбе бесконечный конвейер пыток и репрессий. Таким был ее жестокий петровский век, и такие задачи ставил перед ней немилосердный император-реформатор России. В этих конкретных делах, расследуемых тайной полицией графа Толстого, впечатляет и бесконечность таких процессов, и их размах, и проступающая через бумагу архивных документов почти нечеловеческая жестокость часто по не самым важным для государственной безопасности делам.