Песнь моряка

Такое же издание было у нее в детстве, только это сократили примерно втрое. Печатные дома «Сокровищницы литературы» проделывали эту операцию с большинством текстов, не защищенных авторским правом. Тем не менее красивый старомодный шрифт был на месте, сколько ни ужимай, а удивительно тонкие перистые иллюстрации возникали то там, то здесь прямо из текста, обильные и проницательные. Как же она любила когда-то эти книжки про Шулу… даже просто смотреть и трогать. Господи, как они ее захватывали. Истории достаточно сложные, чтобы юному читателю было над чем поломать голову, но в их сердцевине колотилась барабанная дробь самой аутентичной мифологии. Иллюстрации соблазняли и заманивали, оставляя при этом много места воображению. Отличная акварель. Девочкой Алиса думала, что старая загадочная эскимоска-рассказчица Изабелла Анютка рисовала эти иллюстрации сама, но теперь, конечно, она знала, что это не так. Теперь все знали, что Анютка – это обман, ни капли эскимосской или другой родственной крови не было в пенсионерке и бывшей учительнице математики из Нью-Джерси, собиравшей свои истории в публичных библиотеках из осколков этнических легенд. Может, в нанятом издательством художнике было больше аутентичности? Иллюстрации всегда несли в себе какую-то искру, как та резная фигурка в мотеле. Алиса надеялась, что она была хотя бы пра, эта художница, а не очередная круглоглазая фальшивка. Она открыла страницу с именами. Там была длинная история изданий и обновленных копирайтов, но ни слова о художниках. На титульном листе, однако, сжатое дымчатыми линиями заявочного рисунка, что предварял все истории про Шулу, – берег моря, длинный дом в отдалении, спина Шулы с привычными развевающимися волосами ежевичного цвета, ее взгляд поверх скал и утесов прикован к дому ее племени – Алиса нашла имя. Несколько секунд понадобилось на то, чтобы составить его из букв: Л… Е… Й… Б… О… черт. Джозеф Адам Лейбовиц! Рыбий черт. Не просто круглоглазый, но вдобавок мужчина и американский еврей. Рыбий черт тебя забери: зачем было разбивать обаятельную иллюзию. И тем не менее ей вдруг очень захотелось перечитать эту старую историю – понять хотя бы, что же могло так захватить индейскую девочку, мало чего тогда понимавшую. Алиса встала и, держа пальцы между страниц книги, подошла к холодильнику в кухонном углу трейлера. От шестибутылочной упаковки настоящей «Короны» – очевидно, Грировой – оставалась еще половина. Кто, кроме Эмиля Грира, всегда настаивал на импортном пиве? Алиса открыла бутылку и понесла ее обратно к кровати Салласа. Отпив глоток, поставила пиво на книжную полку позади часов, подвинула подушку к стене и стала читать.

ШУЛА И МОРСКОЙ ЛЕВ

Танец теней

Изабелла Анютка

Наш рассказ на этот раз будет не столько о принцессе Шуле, сколько о ее друге по имени Имук и о странном духе, что явился однажды ночью Людям Морского Утеса.

Мальчик Имук был ложечником из племени Морского Утеса. Эту работу обычно поручали кому-то из стариков, у кого еще доставало сил ползать по берегу, собирая выброшенные морем раковины. Она не подобает молодым храбрецам.

Но Имук был калекой и сыном Ум-Ононо, то есть рабыни. Ум-Ононо захватили в плен ребенком, когда Люди Морского Утеса еще совершали набеги далеко на юг, на земли Медных Людей. Для нее, как и для Имука, уделом стала работа, на которую не соглашался никто другой. В день, когда должен был родиться Имук, его мать собирала морских ежей в опасной приливной бухте. Коварная волна набросилась на нее сзади без предупреждения.

Волна понесла ее на утес и принялась без жалости таскать по острым камням. Когда дело было сделано, она выбросила женщину на берег вместе с плавником. Рыбаки вытащили ее из прибоя и вылили воду из ее легких. Дыхание вернулось, и сразу начались схватки. Когда родился ребенок, несчастная юная мать умерла прямо на гальке, едва успев стать женщиной.

Ее смерть оставила бедняжке-сыну лишь искривленный позвоночник и сухую ногу. Вождь Гаугауни сразу решил, что младенца надлежит оставить на нижних скалах, как обычно поступали с новорожденными девочками.

– Лучше будет отправить этого поломанного лунного олененка вслед за его оленихой, – постановил вождь. – И пусть Морские Духи довершат начатое.

Большинство Людей согласилось. Но Ум-Лаладжик, старая сборщица кореньев, которая всегда спала одна, поскольку была бесплодна и могла породить разве что испорченный воздух, заступилась за младенца.

– Я возьму его себе, – сказала она. – Я выращу его и волью в него силы вместе с медом и нектаром моллюсков. Я назову его Имук, Расколотый Дар, а он будет звать меня бабушкой. Если ты не согласишься, – сказала она вождю, пронзая того твердым, как кремень, взглядом, – я отправлюсь в Медленный Путь вместе с ним. Клянусь.

Так вождь Гаугауни взял свои слова обратно и сказал старухе, чтоб забирала ребенка себе. По правде говоря, он больше ценил Ум-Лаладжик за ее способности нянчить детей, чем собирать коренья. Ее умение делать фигурки из теней утихомиривало самых надоедливых крикунов во всем длинном доме.