Пьесы о далеком и близком

Прэттл (заметив бумагу и чернила). Что ты делаешь?

Де Риз. Пишу.

Прэттл. Пишешь? Я не знал, что ты — писатель.

Де Риз. Да, я недавно этим занялся.

Прэттл. Я тебе скажу, что в этом нет ничего хорошего. Что ты пишешь?

Де Риз. О, стихи.

Прэттл. Стихи! Боже правый!

Де Риз. Да, что–то в этом роде, знаешь ли.

Прэттл. Господи! И ты зарабатываешь этим деньги?

Де Риз. Нет, совсем ничего.

Прэттл. И почему же ты до сих пор не бросил?

Де Риз. О, я не знаю. Некоторым людям, похоже, нравятся мои сочинения. Поэтому я и продолжаю.

Прэттл. Я бы все это бросил, если оно не приносит денег.

Де Риз. Эх, но все это просто не по твоей части. Ты вряд ли бы воспринял поэзию, даже если б она сулила деньги.

Прэттл. Не говори так. Если б я мог заработать стишками хоть столько же, сколько ставками — тогда я не стал бы отказываться от поэзии. Только вот…

Де Риз. Только — что?

Прэттл. Ну, я не знаю. Кажется, в ставках побольше смысла.

Де Риз. Кажется, да. Я полагаю, легче рассказать, что будет делать земная лошадь, чем поведать, как Пегас…

Прэттл. Что еще за Пегас?

Де Риз. Крылатый конь поэтов.

Прэттл. Ну и дела! Ты ведь не веришь в крылатых коней, верно?

Де Риз. В нашем деле приходится верить во все невероятное. Это открывает нам некие великие истины. Образ, подобный Пегасу, столь же реален для поэта, как для тебя — победитель Дерби.

Прэттл. Ну дела! (Дай–ка мне сигарету. Спасибо). Что же, ты веришь в нимф и фавнов, в Пана и во всех подобных созданий.

Де Риз. Да–да. В них во всех.

Прэттл. Боже!

Де Риз. Ты веришь в лорд–мэра Лондона, не так ли?

Прэттл. Да, конечно; но что же…

Де Риз. Четыре миллиона человек или около того сделали его лорд–мэром, верно? И он олицетворяет для них силу, могущество и традиции…

Прэттл. Да; но я не пойму, что же здесь…

Де Риз. Вот, он олицетворяет для них идею, они сделали его Лорд–мэром, и теперь он — лорд–мэр…

Прэттл. Да, конечно, именно так.

Де Риз. Точно так же Пан стал тем, чем его сделали миллионы; миллионы людей, которым он кажется воплощением древнейших мировых традиций.

Прэттл (Встает с кресла и делает шаг назад, смеется и смотрит на поэта с неподдельным изумлением). Ну дела… Ну дела… Ты старый дурень… Но Боже правый… (Он наталкивается на экран и отодвигает его немного в сторону).

Де Риз. Не смотри! Не смотри!

Прэттл. Что? В чем дело?

Де Риз. Экран!

Прэттл. О, извини, конечно. Я поставлю его на место. (Он почти обходит экран).

Де Риз. Нет, не заходи за него.

Прэттл. Что? Почему нет?

Де Риз. О, ты не поймешь.

Прэттл. Я не пойму? С чего бы? Что ты городишь?

Де Риз. О, об одной из этих вещей… Ты не поймешь.

Прэттл. Конечно, я пойму. Давай–ка взглянем туда (Поэт становится между Прэттлом и экраном. Он больше не протестует. Прэттл заглядывает за угол экрана). Алтарь.

Де Риз (отодвигая экран полностью). Вот и все. И что ты об этом думаешь?

(Алтарь греческого типа, похожий на пьедестал, теперь виден и зрителям. Листки бумаги разбросаны на полу вокруг алтаря).

Прэттл. Ну, ты всегда был чертовски неряшлив.

Де Риз. Ну и что ты об этом скажешь?

Прэттл. Это напоминает мне твою комнату в Итоне.

Де Риз. Мою комнату в Итоне?

Прэттл. Да, у тебя там всегда на полу валялись бумаги.

Де Риз. О, да…

Прэттл. И что это?

Де Риз. Все это — стихи; и это мой алтарь Славе.

Прэттл. Славе?

Де Риз. Той самой, которую познал Гомер.

Прэттл. Боже всемогущий!

Де Риз. Китс ее так и не увидел. Шелли умер слишком молодым. В лучшие времена она приходила поздно, теперь — не приходит вообще.

Прэттл. Но, мой добрый приятель, ты же не хочешь мне сказать, что существует такая персона?

Де Риз. Я посвящаю ей все мои песни.

Прэттл. Но ты же не думаешь, что можешь и в самом деле увидеть Славу?

Де Риз. Мы, поэты, олицетворяем абстракции, и не только поэты, но и скульпторы и живописцы. Все величайшие мировые создания — создания абстрактные.

Прэттл. Но я же говорю о том, что они на самом деле не существуют, как существуем ты и я.

Де Риз. Для нас эти создания гораздо реальнее, нежели люди; они переживают поколения, они созерцают падения Царств: мы проносимся мимо них как пыль; а они остаются — неподвижные, немые, лишенные чувств.

Прэттл. Но… но ты же не можешь думать о том, чтобы увидеть Славу; ты не ожидаешь встречи с ней.