Петер Каменцинд

«Laudato si’, mi’ Signore, per frate Vento

et per aere et nubilo et sereno et onne tempo!»

[ «Восхваляем Ты, мой Господи, за брата Ветра

и за воздух, и облака, и ясность, и всякую погоду!»

Св. Франциск Ассизский «Гимн брату Солнцу»]

Когда мы о чем-нибудь спорили и говорили друг другу колкости, он шутя, как школьник, давал мне такие смешные клички, что я скоро начинал хохотать, и сила столкновения была уже ослаблена. Серьезным мой друг бывал только тогда, когда слушал любимых музыкантов или сам играл их творения. Но и тогда он нередко прерывал себя и отпускал какую-нибудь остроту. Тем не менее его любовь к искусству была полна чистой задушевной преданности и казалась мне искренне неподдельной. Он изумительно владел трудным, деликатным искусством утешения, молчаливого участия или ободрения, когда видел своего друга в беде. Найдя меня в дурном настроении, он начинал рассказывать невозможные остроумные анекдоты, и в тоне его было всегда что-то настолько успокоительное и ободряющее, что я редко мог ему противостоять. Ко мне он чувствовал некоторое уважение, так как я был серьезнее его; но еще больше импонировала ему моя физическая сила. Он хвастался ею перед другими и был горд, что имеет друга, который может собственноручно его задушить. Он придавал большое значение развитию физической силы и ловкости, научил меня играть в теннис, плавал вместе со мной, заставлял ездить верхом и не успокоился до тех пор, пока я не стал играть на бильярде так же, как он. Бильярд был его любимой игрой; он не только играл мастерски и артистически, но и был за бильярдом особенно оживленным, остроумным, веселым. Нередко он давал шарам имена наших общих знакомых и при каждом ударе по ним придумывал целые истории, полные остроумия, увлекательной веселости и метких сравнений; играл он при этом спокойно, легко и изящно, следить за его игрой было истинным удовольствием.

Мое писательство он ценил не больше, чем я сам. Однажды он сказал мне:

– Я считал тебя всегда поэтом и считаю еще и теперь, но вовсе не на основании фельетонов, – я чувствую попросту, что в твоей душе живет нечто прекрасное и глубокое, что рано или поздно должно прорваться наружу. Это-то и будет настоящей поэзией!

Тем временем семестры, как мелкие монеты, текли между пальцев, и неожиданно наступило время, когда Рихарду пришлось подумать о своем возвращении домой. Со своего рода артистической необузданностью насладились мы последними неделями и в конце концов решили перед горьким прощанием завершить этот ряд дивных лет еще каким-нибудь блестящим веселым приключением. Я предложил экскурсию в Бернские Альпы, но весна только еще наступала и было рано отправляться в горы. В то время как я ломал себе голову, стараясь придумать еще что-нибудь Рихард написал отцу и втихомолку приготовил мне большой чудесный сюрприз.

В один прекрасный день он явился ко мне с солидным чеком в руках и пригласил меня в качестве спутника в северную Италию. У меня жутко и радостно забилось сердце. Ведь это осуществит мое заветное желание, которое я лелеял с раннего детства и о котором постоянно мечтал. Лихорадочно закончил я все приготовления, научил своего друга болтать немного по-итальянски и до последнего дня трепетал, как бы все это в конце концов не сорвалось. Багаж мы послали вперед и уселись, наконец, в поезд. Мимо окон вихрем помчались зеленые поля и холмы, Урнское озеро, Сент-Готард, горы, ручьи и снежные вершины Тессина; наконец, показались и первые черные каменные дома, окруженные виноградниками, и мы понеслись вдоль лазурных озер через плодородную, тучную Ломбардию в шумно веселый, странно пленительный и отталкивающий Милан. Рихард не имел представления о Миланском соборе и знал только, что это знаменитое величественное создание архитектуры. Я от души хохотал, увидя его возмущение и разочарование. Когда к нему снова вернулась способность шутить, он предложил мне взобраться на крышу и побродить там в спутанном хаосе каменных изваяний. Большая часть их, особенно все новейшие, оказались самой заурядной фабричной работы. Мы почти два часа пролежали на широких косых мраморных плитах, слегка нагретых мягким апрельским солнцем. Рихард признался мне.

– Знаешь, я, в сущности, не имею ничего против того, чтобы пережить еще несколько таких же разочарований, как с этим Миланским собором. Всю дорогу я боялся немного того великолепия, которое мы увидим и которое будет нас подавлять. А теперь дело начинает принимать забавный и приятный для меня оборот!

Куча мраморных изваяний, среди которой мы с ним расположились, вызывала в нем самые причудливые фантазии.