Петер Каменцинд

– Наверное, – заметил он, – вон там на колокольне, как на главной вершине, стоит величайший и святейших из всех святых. Так как едва ли это доставляет большое удовольствие вечно стоять там, на подобие мраморного канатоходца, думаю было бы справедливо освобождать его время от времени от этой обязанности и отпускать на небо. Но представь-ка себе, какое бы получилось дивное зрелище! Все остальные святые захотели бы продвинуться вперед, строго соблюдая при этом табель о рангах, и каждому пришлось бы сделать огромный прыжок, чтобы занять место своего предшественника. Всякий раз, проезжая впоследствии через Милан, я вспоминал эти слова и с грустной улыбкой представлял себе смелые прыжки этих сотен мраморных изваяний.

В Генуе я испытал величайший душевный подъем. Был ясный ветреный день. Я облокотился на широкий парапет; позади подымалась пестрая Генуя, а под ногами катилось и жило неустанною жизнью огромное лазурное море. Море! С глухим шумом и непостижимым стремлением оно неслось навстречу ко мне, вечное и неизменное, завораживая меня своей лазурной пенистой бездной. С такою же силой подействовал на меня необозримый горизонт моря. Снова, как в детские годы, почувствовал я, что безбрежная даль, подобно открытым воротам, ожидает меня. И снова овладело мной чувство, что я рожден не для мирной жизни среди людей, в городах и квартирах, а для скитаний по чужим странам и безбрежным морям. Неясно и темно пробудилась во мне прежняя потребность броситься в объятия Бога и соединить свою жизнь воедино с бесконечным, безвременным.

В Раполло я впервые искупался в море, попробовал соленой воды и почувствовал могучую силу стихии. Вокруг меня были синие прозрачные волны, желтовато бурые скалы и бездонное, тихое небо. Меня постоянно привлекал вид скользящих вдали кораблей, черных мачт, белоснежных парусов или же едва заметный дымок парохода на горизонте. После любимцев моих, неутомимых облаков, я не знаю лучшего и более верного символа тоски и скитаний, чем корабль, плывущий где-то вдали, становящийся все меньше и меньше и исчезающий, наконец, в отверстом горизонте.

Мы приехали во Флоренцию. Я увидел этот город, знакомый мне по тысяче фотографий и тысяче мечтаний о нем, – светлый, просторный, гостеприимный, опоясанный цепью зеленых холмов. Сторожевая башня Palazzo Vecchio дерзко вздымалась в прозрачное небо; все холмы облегал белоснежный и розоватый покров цветущих фруктовых деревьев. Подвижная, веселая, наивно простая тосканская жизнь показалась мне дивной мечтой, но скоро я освоился с ней и чувствовал себя там лучше, чем дома. Дни мы проводили в церквах, на площадях, улицах и базарах, вечерами же мечтали в цветущих садах, где зрели уже лимоны, или же кутили слегка и болтали в маленьких, незатейливых кабачках. И среди этого счастливые часы и минуты в картинных галереях, в Баргелло, в монастырях, библиотеках, часовнях, в Фиезоло, Сант-Миниато, Сеттиньяно и Прато. Как мы уговорились еще дома, я оставил Рихарда на неделю одного и вполне насладился самым прекрасным странствованием всей моей молодости по пышной, зеленой умбрийской равнине. Я шел по дороге св. Франциска и чувствовал иногда, что он идет рядом со мной, с душой, полной неистощимой любви, идет, приветствуя с благодарностью и отрадой каждую птицу, каждый ручей, каждый куст.

Я срывал лимоны на склонах холмов, залитых ярким солнцем, ночевал в маленьких деревушках, пел и творил поэтические образы и встретил Пасху в Ассизи, в церкви моего святого. Мне казалось всегда, будто эта неделя скитания по Умбрии была венцом и прекрасной вечерней зарей моей юности. Каждый день зарождались во мне новые живые источники, и я смотрел на светлый, праздничный, весенний ландшафт, как на милосердный лик Божий. В Умбрии я с благоговением думал о Франциске Ассизском; во Флоренции все напоминало мне о жизни Кватроченто. Уже дома я писал сатиры на формы нашей нынешней жизни. Но только во Флоренции я впервые почувствовал, всю пошлость и нелепость современной культуры. Там впервые я понял, что всегда буду чужим для окружающих меня людей; там впервые во мне пробудилось желание повести свою жизнь вдали от шумных городов, если возможно, на юге. Здесь я способен общаться с людьми, здесь меня радует на каждом шагу свободная естественность жизни, над которой облагораживающе покоится традиция классической истории и культуры.