Петер Каменцинд

Перед отъездом я побывал у соседей и в монастыре и попросил их присмотреть за стариком. Потом, выбрав хороший, ясный день, совершил прогулку в горы. С высокой площадки я окинул взором цепь гор и долины, сверкающие ручьи и дым отдаленных городов. Все это преисполняло меня еще в детстве неутолимою жаждой, я ушел отсюда, чтобы завоевать прекрасный безграничный мир, и вот теперь он опять расстилается предо мной, такой же огромный и чуждый, как и прежде, а я ухожу снова, чтобы еще раз поискать страну счастья. Ради своих исторических работ я давно уже решил поехать на более продолжительное время в Ассизи. Для этого я вернулся сперва в Базель, привел в порядок дела, уложил весь свой скарб и отправился в Перуджию. Я доехал только до Флоренции, а оттуда медленно двинулся пешком к югу. Там для дружеского общения с народом не нужно никаких уловок; жизнь там так проста, свободна и наивна, что в каждом городке сходишься с множеством самых различных людей. Я сразу почувствовал себя хорошо и решил, что и впоследствии в Базеле буду искать сближения не со светским обществом, а с простым народом.

В Перуджии и в Ассизи исторические работы снова приобрели для меня интерес. Так как там и повседневная жизнь таит в себе много прелести, то мое совершенно разбитое «я» начало быстро выздоравливать и перекидывать новые мосты к жизни. Моя домашняя хозяйка в Ассизи, словоохотливая и набожная торговка овощами, после нескольких наших совместных бесед подружилась со мной и ввела меня в мир истинного католицизма. Как ни не заслужена была эта честь, она очень помогала мне ближе сходиться с людьми: они не видели на мне отпечатка язычества, в котором подозревают каждого иностранца. Хозяйку мою, тридцатичетырехлетнюю вдову, звали Аннунциатой Нардини это была женщина невероятной толщины; с очень хорошими манерами. По воскресеньям она в своем пестром платье с большими цветами олицетворяла собой радостный праздник; кроме сережек она носила еще на груди золотую цепочку, на которой болталось и сияло множество позолоченных кулонов. В руках у нее был толстый молитвенник в серебряном переплете, которым она, конечно не умела пользоваться и красивые четки на серебряной цепочке, которыми она владела в совершенстве. Когда она сидела после богослужения у себя в домике и перечисляла восхищенным соседкам грехи своих отсутствующих подруг, на ее круглом, благочестивом лице лежал трогательный отпечаток души, примирившейся с Господом. Так как выговаривать мое имя было этим людям почти не по силам, то они меня звали попросту синьор Пьетро. В прекрасные, золотистые вечера мы сидели все вместе перед домом, соседи, дети и даже кошки, или же в лавке меж фруктов и корзинами овощей, коробками семян и подвешенной на веревках копченой колбасой и рассказывали друг другу свои истории, обсуждали виды на урожай, курили сигары или лакомились сладчайшими дынями. Я говорил им о святом Франциске, об истории Порциункулы, о святой Кларе и первых братьях. Меня внимательно слушали, задавали мне тысячи вопросов, хвалили святого и переходили к обсуждению новейших сенсационных событий, среди которых самыми излюбленными были всевозможные убийства и политические распри. По собственному желанию и для поддержания своей репутации, я стал отыскивать какие-нибудь трогательные и назидательные истории и очень обрадовался, найдя в числе своих книг книгу Арнольда «Жизнь отцов церкви и других благочестивых людей.» Позаимствовав из нее несколько рассказов, я с небольшими вариациями переложил их на простонародную итальянскую речь. Прохожие останавливались около нас, прислушивались, вставляли свои замечания, часто компания в один вечер менялась раза три или четыре; только синьора Нардини и я оставались все время. Подле меня стояла всегда бутылка красного вина, что очень импонировало бедным, скромным крестьянам. Мало-помалу меня перестали дичиться и робкие девушки из соседних домов; они принимали участие в разговоре, стоя у себя на пороге, принимали от меня в подарок картинки и начинали верить в мою святость, так как я не отпускал назойливых шуток и вообще не добивался их близости. Среди них было несколько красавиц с большими, задумчивыми глазами, словно сошедших с картин Перуджино. Они мне очень нравились и я радовался, когда они к нам подходили; однако, ни в одну из них я не был влюблен, так как все красивые были настолько друг на друга похожи, что их красота казалась мне всегда только признаком расы, а не индивидуальной чертой. Часто подходил к нам и Маттео Спинелли, молодой парень, сын булочника, тертый калач и большой остряк. Он умел подражать чуть ли не всем животным, был осведомлен подробно о всяком скандале и был готов всегда на самые смелые и рискованные предприятия. Мои рассказы он слушал с огромным вниманием и благочестием, но потом начинал задавать наивные на первый взгляд, но в сущности колкие вопросы и издеваться над святыми отцами к великому возмущению моей хозяйки и к нескрываемому восторгу большинства слушателей.