Петер Каменцинд

Занятый всем этим, я ни разу не был в профессорском доме и всего пару раз навестил Елизавету. Мне становилось тягостно и мучительно на душе во время всей этой ненужной светской болтовни, но все же я решил нанести визит своим давним знакомым и с огромным удивлением узнал, что все давно уже уехали из города на дачу. Только тогда заметил я, что занятый заботами о семье столяра и болезнью ребенка я совершенно позабыл и о жарком времени года и о каникулах. Прежде и я никогда не проводил в городе июль и август. Я ненадолго простился со своими друзьями и отправился в небольшое путешествие через Шварцвалд и Оденвалд. Дорогой я испытывал совершенно непривычное для себя удовольствие, посылая детям столяра открытки с видами всех красивых мест и постоянно представляя себе, как впоследствии я буду им рассказывать обо всем увиденном.

Во Франкфурте, Амаффенбурге, Нюрнберге, Мюнхене и Ульме я вновь насладился шедеврами старинного искусства и в конце концов добрался до Цюриха где решил остановился, без всяких задних мыслей на пару дней. До сих пор, все эти годы я, как чумы, избегал этого города, а теперь спокойно прошелся по знакомым улицам, разыскал старые пивные и без скорби мог уже вспоминать былые прекрасные годы.

Художница Аглиэтти вышла замуж, мне сообщили ее адрес. Под вечер я пошел туда, прочел на двери имя ее мужа, посмотрел на ее окна и медлил войти. В эту минуту во мне ожили давно прошедшие времена и с легкой болью пробудилась вдруг моя юношеская любовь. Я повернул обратно, не захотел портить себе прекрасный образ любимой женщины совершенно излишним и бесцельным свиданием. Продолжая бродить, я зашел в сад, где художники отмечали какой-то очередной праздник, посмотрел на домик, в мансарде которого я прожил три коротких, прекрасных года, и вдруг посреди нахлынувших на меня воспоминаний с моих уст сорвалось имя Елизаветы. Так, значит, все-таки новая любовь сильнее своих старших сестер. Сильнее, но также и тише, скромнее и благодатнее. Чтобы сохранить хорошее настроение, я взял лодку и медленно поплыл по теплому светлому озеру. Наступал вечер, и на небе виднелось одно только прекрасное, белоснежное облако. Я не спускал с него глаз и кивал ему, думая о своей детской любви к облакам, об Елизавете и о том облаке Сегантини, пред которым я видел однажды Елизавету такой прекрасной и восхищенной. Любовь к ней, не омраченную ни единым словом, ни одним грязным желанием, я никогда не ощущал еще с таким чувством чистого счастья, как теперь, когда я спокойно и благодарно окинул взором все хорошее в своей жизни и вместо прежних терзаний и мук почувствовал в душе лишь старую грусть минувшего детства. С давних пор я привык насвистывать или напевать что-нибудь в такт спокойным ударам весел. И теперь я тихо запел про себя и только потом заметил, что напеваю стихи. Они остались у меня в памяти, и я записал их потом в воспоминание об этом дивном вечере на Цюрихском озере.

Как облачко в лучах рассвета
В гирляндах ярко алых роз
Прекрасна ты, Елизавета,
В венке моих несмелых грез.
Так далека и одинока,
Свободна как лесной ручей,
И затеняет поволока
Лазурь сияющих очей.

В Базеле я нашел письмо из Ассизи. Оно было от синьоры Аннувциаты Нардини и принесло мне отрадные новости. Она, наконец, вышла второй раз замуж. Впрочем, будет гораздо лучше привести его здесь целиком.