Петербургские крокодилы

Давно уже концертный оркестр музыки «Пожарный», как его запросто величали обычные завсегдатай бывшего «Семейного очага», в угоду времени перекрещенного в Маллинник, услаждал слух публики разными любимыми мотивами, давно уже торговля в буфете начинала принимать грандиозные размеры, давно уже три четверти лож были заняты дамами, сияющими алмазами и кружевами, давно уже режиссер пробегал в достоуважаемому Захару Захаровичу с уведомлением, что все готово, а тот с невозмутимым хладнокровием смотрел на входную дверь, и на все замечания юркого румынского еврея Фрицбубе, исполнявшего роли режиссера, певца, мима, а подчас и клоуна, отвечал невозмутимо:

— Подождать! — и отворачивался в сторону.

Но вот он словно выпрямился, бритое широкое лицо его оскаблилось, и он пошел своей автоматической походкой по направлению к входу.

В дверях показалась красивая женщина в бархатной ярко-красной шляпе, с розовыми перьями. Два громадных солитера так и сверкнули в её маленьких розовых ушках, и она, обернувшись к двери, громко закричала.

— Алеша, Алеша, тюлень сибирский! — иди скорей.

— Иду, иду, мать моя, иду, — говорил высокий седой старик, нагруженный целым ворохом дамских принадлежностей: веером, двумя биноклями, туалетным несессером, муфтой и большой коробкой с конфетами…

— Давай руку, тюлень сибирский! — командовала красавица, в которой несмотря на пудру, румяны, необычайную прическу и костюм, можно было сразу узнать подругу купца Зверобоева, с таким шиком явившуюся на интимный ужин к Клюверсу, в день ареста Рубцова-Паратова.

Зверобоев, несмотря на свои шестьдесят пять лет, слушался ёе как мальчишка, и исполнял все прихоти этой капризной и своевольной женщины, игрой судьбы, заброшенной из захолустного сибирского городишка, сначала в трудовую семью рабочего и затем на скользкий тротуар Невского… Попавшая совершенно случайно в фаворитки Зверобоева, миллионера и притом, человека крайне привязчивого и слабого, она сразу прибрала его к рукам, и совсем позабыла и свое прошлое, и мужа, и сына, брошенных ею на произвол судьбы.

В настоящее время, бросая на ветер тысячи, которые, не считая, отваливал ей Зверобоев, она положительно властвовала в этом мире, который покойный поэт охарактеризовал следующими строками:

Мир самых грубых чувств, и самых тонких блонд

Санкт-Петербургского уезда демимонд [Лебедев А.И. Титульный стих к сюите из тридцати литографий «Погибшие, но милые создания», 1862].

Она царствовала среди этих красивых, разряженных женщин, которые уважают только количество золота и бриллиантов, надетых и навешанных на другой женщине, среди этого бессмысленного стада мужчин, бегающих не за действительной красотой, а за искусством показывать эту красоту, за шикарно сшитым платьем, а не за женщиной, за модой, за славой, облекающей известную представительницу «демимонда», а не за её увядающей красотой.

Так и тут… Пять лет тому назад, заброшенная на тротуар Невского, Дарья Григорьевна не могла обратить на себя внимания, хоть была моложе и свежей… а теперь вся золотая, золоченая и мельхиоровая молодежь готова была умереть у её ног — только потому, что она мчалась в своих колясках, выписывала платья от Ворта и что в ушах её горели бриллианты по ореху величиной.

— Можешь начинать! — с жестом олимпийца произнес Стрелочков, обращаясь к Фрицбубе: — Королева приехала, — и той же автоматической походкой прошел еще пять шагов навстречу красавице и униженно поклонился.

— А! Захарыч! Здравствуй! Ложа мне готова? — кивая ему головой и небрежно проходя в зал, спросила приехавшая.

— Как же, помилуйте… Министерская. Без вас и не начинали, — лебезил директор, — вы у нас, Дарья Григорьевна, королева!

— Королева! — улыбнулась красавица. — Ишь ты, куда метнул… королева! Я своего тюленя все прошу меня за князя выдать, да он и то скупится, аспид!

И она ущипнула своего кавалера.

— Прочь ты, дрянь эдакая! Кто тебя пустил! — вдруг набросился директор на маленького мальчика, в плохеньком пальтишке, втершимся вслед за прибывшими в подъезд, и совавшего в руку Дарьи Григорьевны афишу.

— Барыня, красавица, барыня, купите! — слезно приставал он, — есть хочется!!

— Вот я тебя!.. Гнать его! Гнать его! — закричал Захар Захарович. — Повадились за лето, кто пустил, вот я вас!..

Два лакея тотчас бросились гнать несчастного малютку, тот как заяц, старался ускользнуть от их рук, сделал несколько угонок и затем хотел юркнуть в полурастворенную входную дверь… Лакеи гнались за ним по пятам, и у самой двери одному из них удалось-таки дать ему затрещину, от которой искры посыпались из глаз мальчика.

— Осторожней, убьешь, — заметил городовой… разве так бить можно… из-за вас в ответ попадешь.

— Ну, а я тебя, постреленка, попадись ты мне, сведу в участок — пригрозил он нищенке.