Петербургские крокодилы

Но мальчик, казалось, не слыхал этих угроз, он ревел благим матом и ругался неприличными словами, что возбуждало громкий хохот сторожей платья и театральной прислуги. Сама Дарья Григорьевна, странная и сумасбродная в своих поступках, видя эту живую травлю, остановилась и хохотала… Ее тешило, как ребенок старался спастись от преследующих его…

Если бы она знала, кто был этот ребенок?!

Глава XV Семитка

Мальчик ушел весь в слезах и опять приютился у подъезда, всовывая почти насильно в руки запоздалых посетителей афиши. Он это делал с какой-то страстностью, совсем не свойственной его возрасту, по всему было видно, что это не обыкновенный уличный мальчишка, продавец программ и газет. Что-то иное, чем привычка или приказание руководили его действиями в погоне за пятачками. Действительно, несчастный мальчик был никто иной, как сын известного уже читателям гравера Николая Глебова, подделывавшего печати для Рубцова.

Нищета и пьянство сделали свое дело… Глебов лежал больной, чуть живой, в сильнейшей лихорадке, и, конечно, никто не заботился о несчастном умирающем,

Вот уже две недели он не мог работать, не мог даже выходить из своего угла, и если бы не сынишка, сумевший, несмотря на свои годы, выручать несколько грошей, они оба умерли бы голодной смертью.

Дрова составляли такую роскошь для их прогнившей и грязной конуры, что бедняки об них и не мечтали, но хлеб, их единственная пища, надо было доставать, во что бы то ни стало… и ребенок нашел возможность, ценой бесконечных оскорблений, колотушек, от прислуги трактиров и кабаков, и мелких полицейских, набирать по два и по три гривенника в день, навязывая днем шведские спички прохожим, а вечером, продавая программы…

Последняя операция ему казалась самой привлекательной, он сразу мог получить, случалось, и целый двугривенный, а главное, ему, продрогшему на морозе, хоть на несколько минут удавалось проникнуть в протопленное крыльцо театра, и несколько отогреться… Если бы не несчастная встреча с Захаром Захаровичем, эта коммерция могла бы тянуться долго, — а теперь?! Программы были отняты, голова трещала от жестокого удара, полученного им от лакея, денег в кармане было всего две копейки… Домой вернуться нельзя… Резкий северный ветер пронизывал насквозь плохенькое пальтецо, становилось невыносимо холодно, куда идти… где искать помощи?.. Городовой с внушительным видом расхаживал по подъезду, он теперь зорко оберегал доступ в ярко освещенное здание, откуда неслись разухабисто веселые звуки музыки…

«Разъезд еще не скоро… авось тогда выклянчу, — подумал малютка, — теперь, только бы согреться»… — и он быстро пошел к небольшой закусочной в Столярном переулке.

Закусочная, в которую он вошел, была известна всему петербургскому пролетариату. Там, за три копейки, голодный мог получить полпорции щей и на копейку хлеба… ребенок знал это, и с замиранием сердца подошел к грязному деревянному прилавку, за которым сидел краснощекий рыжий мужчина, и кладя перед ним на поднос свои две копейки, произнес ласковым и заискивающим голосом.

— Дядюшка… мне на семитку щец и хлебца…

Краснощекий мужчина презрительно взглянул на монету, и спихивая ее пальцем с подноса, буркнул.

— Проваливай, на две копейки не торгуем.

— Дядюшка, есть хочется, — жалобно приставал малютка, — дай обогреться.

— Сказано проваливай… не мешай коммерции, — несмотря на него, крикнув буфетчик, и занялся двумя подгулявшими мастеровыми, требовавшими какое-то отборное кушанье из незатейливого выбора этой грязной харчевни… Мальчик понурился и отошел… Видимо, он не знал, на что решиться, вдруг к нему подлетел юркий половой-мальчишка лет двенадцати, и ловким ударом сшиб с его — головы картуз, который ребенок машинально надел на себя, собираясь выходить… удар пришелся по больному — месту, только что ушибленному в театре. Вскрикнув, от боли, ребенок выронил двухкопеечник, который, стуча, покатился и исчез под столом, за которым сидела целая компания мастеровых.

Ребенок, как кошка, кинулся отыскивать свою монету, в ней одной была вся его надежда на сегодняшний ужин… но она куда-то закатилась, и вся полупьяная компания хохотала, глядя, как мальчишка ползал по полу, лазил под стол и лавки.

— Шарь… шарь… шерш-иси… — проговорил один из компании, в красной кумачевой рубахе, видневшейся из-под порядочного черного кафтана. Шерш-иси… Так, так…. легаш! Первый сорт…

Между тем, мальчик, окончательно выбиваясь из сил, вылез из-под стола, и, не найдя монеты, горько плакал… Физическая боль была забыта, голод, один только голод заставил себя чувствовать, и он, всхлипывая, бросал жадные взгляды на жирные щи с мясом, и на огромные ломти хлеба, стоявшие перед компанией, занимавшей стол, куда укатилась его монета.

— Ишь ты… словно волчонок, — заметил опять все тот же парень… ишь зубы оскалил — небось жрать хочешь?

— Хочу, дяденька…

— Э, да постой, постой, это никак Николая Глебова, гравера сынок?.. Ты, Фомушка?

— Я, дядюшка, я… в сладкой надежде получить хотя корку хлеба, — пролепетал мальчик, пристально всматриваясь в говорившего…