Петербургские крокодилы

— Даша да не ваша!.. Отстань!.. Надоел… а ты, Захар Захарович, приезжай завтра ко мне, прямо на квартиру, с музыкантом… мы там выберем что петь… Недаром же я, у цыгана Шишкина, целую зиму училась, так «веревьюшки» дерну, что самой Ольге не спеть… Приезжай!..

— С превеликим удовольствием, в котором часу прикажете… — хитрый и ловкий импресарио сообразил, что если дебют мадемуазель Надин привлек к нему в «Малинник» такую массу публики, то одно имя «Королевы», под которым была известна Дарья Григорьевна, способно надолго обеспечить полные сборы его заведения.

— Часам к трем — раньше не встаю… скучно утро-то без дела из комнаты в комнату шляться — приезжай…

— Значит до завтра, буду непременно, — директор протянул «Королеве» руку, но та уже словно не заметила этого жеста.

Захар Захарович стушевался.

Красавица нагнулась к уху Зверлбоева и что-то ему нашептывала, можно было разобрать только слова: Я «хочу, хочу, хочу!..»

Старик отрицательно качал головой, и видимо, не соглашался… Необузданная в своих решениях, Дарья Григорьевна быстро встала и вышла из ложи. Зверобоев совсем потерялся: бежать ему вслед за ней, казалось глупо и стыдно, на виду десятков посторонних глаз, и он несколько минут просидел еще в ложе. Видя, что его дама не возвращается, он вышел на подъезд, и ему сказали, что «Барыня уехали».

Наскоро надев шубу, он бросился к выходу, нанял не торгуясь извозчика-лихача, вечно стоявшего у самого, подъезда, и помчался домой.

Между тем Дарья Григорьевна, повздорив с Зверобоевым, не захотела больше ни минуты оставаться в театре, ей невыносимы были уже овации, делаемые мадемуазель Надин, которую она уже считала своей соперницей. Запахнув свою ротонду, она вышла на подъезд.

Это было как раз в то время, когда маленький Фомка, весь запыхавшись, прибежал к крыльцу «Малинника».

— Барыня, карету сыскать прикажете? — запищал он своим разбитым хрипловатым голосом.

— Отыщи… Кучер Ефим — Зверобоева.

— Кучер Ефим, Зверобоева!.. Ефим Зверобоева, — раздавался через несколько секунд голосок Фомки, между рядами экипажей, и через минуту, уцепившись за подножку и ручку ландо, мальчишка подкатил к крыльцу, и ловко отворил дверцу.

— Барыня! На чаишко! Барыня на чаишко, — сняв картуз, бросился он к Дарье Григорьевне, которая, подобрав ротонду, уже успела вскочить в карету.

— Барыня… хоть пяточек, на хлебушек! — со слезами заголосил он, но маленькая ручка в лайковой перчатке протянулась, сильно дернула дверцу кареты и захлопнула ее.

— Ефим — домой, — крикнула красавица, не замечая, или не желая замечать малютки, но видно последнее оскорбление, последняя несправедливость окончательно возмутила, озлобила сердце мальчика: с криком и визгом бросился он за каретой, уже не прося, а ругаясь… Промерзшие лошади замялись, отъехав несколько шагов.

— Даром я, что ли для тебя бегал… Карету искал?! — крикнул мальчишка, взбираясь на подножку… — Дрянь! Дрянь! Шлюха! — крикнул он в открытое окошко, но, в ту же минуту, лошади дернули… ребенок потерял равновесие, и свалился под тяжелое колесо экипажа… Раздался дикий, отчаянный крик.

— Домой! Домой! Скорей, скорей! — кричала в испуге молодая женщина, зная по опыту, что дело грозит разразиться скандалом.

Ефим стегнул лошадей, и хотел было умчаться, оставив раздавленного ребенка на произвол судьбы, но было уже поздно.

В театре, с первого появления «Королевы» двое молодых людей, сидевших напротив ее, в ложе бенуара, не спускали с нее глаз, и что-то подмигивали друг другу.

Это были два двоюродных брата, купеческие сынки Размоталовы, завсегдатаи всех публичных канканных зрелищ. Увидав Дарью Григорьевну, они тотчас узнали в ней одну из дам, когда-то попадавшуюся им на пути жизни, но тогда как-то незамеченную… Теперь же, со времени появления «Королевы» на горизонт петербургского демимонда, в новом ореоле, они оба воспылали к ней тем диким капризом, который свойствен только необузданным русским натурам, сознающим свое могущество, или вернее, могущество тятенькиных капиталов.

Размоталовы стали преследовать ее письмами, засылами, но опытная женщина, раз и наотрез отказалась, не только принять их, но даже получать их письма, и они выходили из себя от такого афронта. Уже давно готовили они возможность устроить ей крупный скандал, (они сами не боялись скандала) и только искали случая привести свое намерение в исполнение…

Заметив, что молодая женщина вышла одна из ложи, они тотчас же вышли вслед за ней, и очутились на крыльце, почти одновременно с красавицей. Крикнуть своего рысака, мчаться за ней вдогонку, чтобы у её крыльца сделать ей «афронт», они решили с двух слов, и никак не ожидали, что скандал выйдет гораздо грандиознее предполагаемого.

Заметив историю с ребенком, они тотчас же помчались за каретой с криком: «Держи! Держи!», переняли на своем призовом рысаке лошадей «Королевы», и, вместе с собравшимся народом и городовым, повели обратно лошадей с каретой к месту происшествия.

— В участок, в участок! — кричал старший из братьев Размоталовых. — Особенно барыню… она виновата!