Петербургские крокодилы

Но едва очутившись на улице, страшные, мрачные мысли затемнили его радость. Ему живо начертались обман первой любви, бессердечность Юзи, на допросах, чуть не погубившая его. Куда идти? К матери, к матери! — разумеется, и он бросился к ней в её бедную каморку… Матери не было дома. Её каморка была заперта. Она ушла по делу, вероятно, хлопотать о его освобождении. Она еще не знала, что он свободен. Ему удалось за все время видеть ее только раз, и то по особому разрешению прокурора, но в эти короткие минуты свидания, она почти ничего не говорила, а только заливалась слезами…

Очутившись один в коридоре дома Фитингофа, так как мать его, уходя, взяла с собой ключ, он не знал куда идти, и от нечего делать стал ходить взад и вперед по полутемному коридору, на который выходили эти бедные жилища, в которых гнездится столько бедности и мучительных, но тайных драм… Долго ходил он бесцельно по коридору, вдруг шум шагов заставил его оглянуться, сзади его шла старая женщина, со следами дивной красоты на истомленном и измученном долгими лишениями лице. Ему показалось, что он знает эту женщину, что он видел ее где-то, и он ломал себе голову, желая вспомнить, при каких обстоятельствах он ее встретил.

— Борщов, если не ошибаюсь, — вдруг проговорила старушка — Андрей Борщов, кажется, — поправилась она…

— Да, я Борщов, это правда, но виноват, извините, я не могу вспомнить, где мы встречались, виноват.

— Да и вспомнить очень трудно… вы видели меня только один раз в ту страшную ночь, когда привезли мою несчастную дочь… Я Саблина.

— Простите, тысячу раз простите… — заговорил Борщов: — но, Боже мой, как вы встревожены, не случилось ли чего… Помилуй Боже!

— О, если бы вы знали, если бы вы знали… Моя бедная девочка, вот уже две недели, с того самого дня, лежит в нервной горячке. Один Бог свидетель, что я перенесла и что переношу… Вы являетесь ангелом-спасителем… Как обрадуется ваша матушка, мы с ней только что и говорили о вас.

— Как, с моей матушкой?.. Разве вы знакомы…

— Не только знакомы… подружились… Горе и несчастие так скоро сближают людей.

Старуха Саблина в нескольких словах передала молодому человеку, на которого смотрела уже как на родного, что дочь её, с той роковой ночи, совсем расхворалась, и через день слегла в страшной нервной горячке, что отчаивались за её жизнь, но что вчера был перелом и что теперь она в сознании и есть надежда.

Узнав, что соседка ушла, и что молодому человеку приходится ждать мать в коридоре, Саблина решилась позвать его в свой угол.

Картина, которую увидал Борщов, входя в убогую комнатку Саблиной, была до такой степени ужасна, что даже он, не привыкший к роскоши, почувствовал, что ему жутко… Страшная непокрытая бедность — нищета виднелась всюду, мебели не было, торчало только два неокрашенных стула, да на старой железной кровати, прикрытая клетчатым шерстяным платком, лежала больная Оленька.

Она была страшно бледна и худа, но луч сознания уже играл в её чудных больших глазах, казавшихся теперь еще больше от худобы.

— Ах! — тихо вырвалось у нее, когда она заметила и узнала Борщова… Вот и вы, наконец.

Мать ее, обрадованная тем, что дочь, наконец, в полном сознании, бросилась к ней, и стала покрывать поцелуями её лицо и руки.

— Олечка, родная моя, дорогая, как я рада… Боже! как я рада…

— Мама, успокойся… мне теперь лучше, много лучше, — шептала больная… — Мама… мне пить хочется… чего-нибудь кисленького…

— Сейчас, Олюся… сейчас… я сбегаю, принесу лимончику, сделаю лимонаду, а вот Андрюша с тобой посидит, простите, что называю вас так, мы с вашей матушкой иначе вас и не называем!.. — оправдывалась она, и быстро стала шарить в карманах, видимо разыскивая какую-то монету… Она несколько раз принималась искать, достала свое худое, изношенное и вытертое пальто, пошарила там, потом открыла ящик стола, но не нашла того, чего искала, и хотя оделась и вышла, но совсем не уверенная в том, удастся ли ей добыть в кредит лимон в мелочной лавке… В последнее время, вся поглощенная заботой о больной дочери, она должна была совершенно бросить сцену, и таким образом лишиться и последнего скудного заработка… и если бы не материальная помощь соседки по квартире, Борщовой, самой очень нуждавшейся и проедавшей последние гроши, ей бы с умирающей дочерью грозила голодная смерть.

Борщова видела это… она своим сердцем матери понимала положение несчастной, сидевшей целыми сутками над бесчувственной дочерью, и делилась последним… За угол было заплачено, скромный обед делился пополам, даже платок, которым была покрыта Ольга, принадлежал ей…

— Слушайте… Бога ради… окажите… окажите большую, огромную услугу, — чуть слышно прошептала больная, когда вышла мать, — ведь вы добрый, — добавила она и положила свою бледную исхудалую руку на руку Борщова. — Вы добрый!..

— Приказывайте, что делать… приказывайте!..

— Я была так больна… без чувств и без памяти… только сегодня утром очнулась… Я хотела встать… подняться с кровати… мне необходимо… необходимо встать… помогите!..

— Но ведь это невозможно… Вы так еще слабы…

— Но мне необходимо, необходимо достать одну вещь…