Петербургские крокодилы

Он не мог сделать, в таком виде, ни малейшего движения, и с отчаяньем, смешанным с неукротимым бешенством, глядел на своих бывших помощников, теперь своих злейших врагов… Он понимал, что погиб, погиб безвозвратно, и что ожидать пощады от разбойника то же, что рассчитывать, что голодная гиена не тронет попавшейся ей жертвы.

Стиснув зубы и не испустив ни одного стона, он только смотрел и наблюдал, с какой быстротой и ловкостью связывали и опутывали его, лежащего и беспомощного, его же товарищи, вырученные и спасенные им от позорной петли.

Когда операция связывания была окончена, то наступил другой вопрос, каким же образом отобрать у атамана взятые им у Клюверса векселя?..

Хозяин сам видел, как Рубцов прятал их в кожаную сумку, которую носил на груди, под сюртуком, но как достать теперь эту сумку, когда она, вместе с атаманом, в несколько раз обмотана сетью… Развязать сеть?.. — но это значит освободить руку или ногу Рубцова, а они знали, что с мускульной силой, которой был одарен атаман, шутить нельзя, но и тут сметливый хозяин выручил остальных… Схватив короткий, широкий, и очень острый нож, который наготове был у него за сапогом, он подошел к лежащему на полу атаману, и приказав, для безопасности, остальной шайке навалиться ему на руки и на ноги, смелым движением разрезал сеть и сюртук против груди, перерезал ремни и достал сумку.

Броситься с ней к окну, раскрыть, и убедиться, что все богатство, все эти кровавые миллионы еще в ней, было делом одного мгновения… Остальные евреи, алчные, жадные до денег, не могли пересилить в себе чувства жадного любопытства, и тоже бросились к окну, смотреть на ограбленные документы. Каждый из них хотел не только видеть, но осязать, ощупать эти узенькие клочки бумаги, про баснословную ценность которых у них сложились самые фантастические понятия… Они теперь готовы были передраться друг с другом из-за этих денег.

Хозяин понял это, он видел, что опьяненные успехом предприятия товарищи-разбойники готовы вырвать у него добычу… и инстинктивно сунул пачку векселей в карман… Но было уже поздно, восемь рук потянулось за этой пачкой, восемь рук схватились за его длиннополый сюртучишко, и в одно мгновение, хозяин, смятый, сваленный, полузадушенный, лежал связанный на полу рядом с Рубцовым, а остальные, отделавшись еще от одного пайщика, делили между собой отбитую добычу… Никогда глаз человеческий, в минуты кормления голодных диких зверей, за железными прутьями клеток, в зверинцах, не видал такой страшной, дикой, безобразной и возмутительной картины, как эта дележка добычи, в глазах беспомощных, связанных, и, очевидно, обреченных на смерть товарищей… Старый еврей стонал, метался и старался высвободиться от веревок… Рубцов лежал мрачный и озлобленный, покоряясь ожидающей его участи… он знал, что ничто не может спасти его, и теперь, в мозгу его зрела только одна мысль, одно горячее желание — отомстить!

Накричавшись и наругавшись вволю, злодеи, наконец, поделили добычу, и с того мгновения словно паника охватила их. Каждый с лихорадочной поспешностью прятал на груди, в сапоги, в шапку, доставшуюся ему долю… у каждого была теперь только одна цель, одно желание — бежать, бежать, как можно скорее, заграницу, реализовать векселя и зажить барином…

Инстинктивно, все они, словно один человек, бросились к дверям… и столкнулись… Первый очнулся рыжий Мойша, бросавший сеть… Он что-то крикнул по-еврейски своим товарищам, и они остановились…

Один из них, Йосель, молодой, но крайне отвратительный и нечистоплотный парень, бросился в кухню и тотчас вернулся, неся большой молот на длинной ручке… Мойша вырвал его у него из рук и кинулся обратно в комнату, где лежали хозяин и Рубцов, и чуть не споткнулся на их тела, так как в комнате было уже совсем темно.

Молот в его могучих руках поднялся и с глухим шумом опустился… брызги крови и мозга разлетелись по комнате… Голова хозяина фольварка представляла теперь одну безобразную, окровавленную массу.

Остальные товарищи в страхе замерли и с ругательством стали вытирать капли крови, попавшие им на лица…

— Тише… сатана… — проговорил по-еврейски молодой еврей, нашедший молот: — бей тише, всех перекровянишь.

Но разбойник, казалось, не слыхал, молот опустился во второй раз… Послышался глухой треск… Все было кончено… Два тела лежали недвижимые, окровавленные, среди опьяневших от крови и денег грабителей. Теперь они не были страшны им более, и насколько в первую минуту они все стремились бежать, настолько теперь, уверенные в своей победе, в своей безнаказанности, они, будто сговорившись, решились уничтожить все следы преступления.