Петербургские крокодилы

Озлоблению и ярости его не было границ, когда, вызванный опять к судебному следователю, он узнал, что его родня поручик Лапшин, на первом же допросе смешался, и призвал в нем своего двоюродного брата, Казимира Клюверса.

Тотчас в Петербург полетели отношения и представления, а следователь с минуты на минуту ждал ответа из Петербурга и присылки фотографических карточек, чтобы не было сомнения в тождественности лиц.

Между тем, дело о четырех евреях, обвиняемых в поджоге хутора и убийстве своего товарища, начинало принимать грандиозные размеры. Благодаря первоначальным показаниям Рубцова, и присланным из центральной тюрьмы фотографиям, тотчас же было доказано их тождество с преступниками, уже осужденными за разбои и грабежи в Бессарабии и приговоренными там к смертной казни военным судом.

По получении точных, и не допускающих никакого сомнения, справок, прокурорский надзор, видя из дел, что он имеет дело уже с осужденными, и даже конферированными, передал их в руки военного суда, и начал производить следствие только по делу о Рубцове, который в первую минуту своего ареста, чтобы отомстить грабителям, выдал себя, и назвавшись атаманом Рубцовым, тем самым выразил полную солидарность с этими, приговоренными в смерти, грабителями и убийцами.

Между администрацией и судом началась по этому делу переписка, так как нельзя же по одному и тому же преступлению, главного участника и атамана судить простым уголовным судом, когда его подручные и подчиненные осуждены военным.

Пока тянулась эта переписка, из всех запрошенных мест, из Т-ы, из Одессы, из Кишинева, от сыскной полиции из Петербурга получились сведения о личности и прежних преступлениях Рубцова и отовсюду посылались его фотографические карточки, как снятые в трех центральных тюрьмах, где он успел побывать, так и в виде различных личностей, которыми гримировался. Здесь были карточки также Паратова, Перепелкина и множество других, — словом, все виды, под которыми являлся этот разбойник-протей [Морское божество, сын Посейдона. Обладал необыкновенной способностью к перевоплощению, принимал любые обличья] среди самых разнообразных классов населения провинций и столиц… Судьи и прокуроры разводили только руками и тратили время в бесплодной переписке, как вдруг получилась резолюция главного военного суда, передать дело об атамане разбойничьей шайки Рубцове на рассмотрение кишиневского военного суда, уже судившего и приговорившего остальных членов той же шайки.

Распоряжение это, в тот же день объявленное Рубцову, поразило Клюверса как громом… он сознавал, что с отъездом Рубцова он останется в своей камере одиноким, и мысль об этом одиночестве, в связи с полнейшей уверенностью в своей беспомощности, грызла, убивала его… Один Рубцов, казалось, ожил от этого известия, и целый день ходил из угла в угол своей камеры, насвистывая плясовую, чем выводил своего сожителя из себя!..

— Перестань… брось… не свищи… и без того тошно, — говорил Клюверс… — нашел время радоваться.

— Оставь, не мешай… Дельце на ум пришло…

— Дельце… какое дельце?

— Ах ты аспид! Какое другое дельце может на ум прийти, кроме вольной волюшки… За нее и всех бы твоих миллионов не взял бы… Эх!.. Воля!.. И столько горя, столько злой тоски слышалось в этом вздохе, что Клюверсу даже жутко стало… Но вот Рубцов махнул рукой, и снова зашагал по камере, насвистывая плясовую… Темп становился все быстрее и быстрее… словно он хотел взбудоражить всю тюрьму запрещенными звуками… Смотритель несколько раз стучал к нему в дверь, стращая карцером, но Рубцов не унимался… Но вдруг он остановился среди камеры, и ударил себя по лбу рукой.

— Эврика!.. — проговорил он таким веселым, таким довольным голосом, что Клюверс смерил его быстрым испуганным взглядом…

— Ну, товарищ, — продолжал он уже шутливо, — мы не только «свистать, скоро плясать пойдем, да только не в пеньковом галстуке»), как надеются отцы командиры… и попомни ты снова Василья Рубца, через месяц сам на воле буду и тебя выручу!.. А теперь гайда! Собираться в путь дорогу!..

Уныние, охватившее Клюверса за последнее время, сменилось чувством самой жгучей радости, он по опыту прекрасно знал, на что способен Рубцов, и насколько можно верить его слову…

И опять всю ночь проговорили арестанты, уславливались о будущем свидании, словно Рубцов отправлялся не на «военный суд», не по готовой дорожке на эшафот и в петлю, а куда-то в интересное путешествие.

Утром, смотритель со сторожами явились взять Рубцова и отправить с партией в Варшаву, из которой он уже должен был направиться в Кишинев… Прощание с Клюверсом было, по-видимому, официальное и сухое, обоим не хотелось показывать властям существующих между ними дружеских отношений…