Петербургские крокодилы

На Рубцова надели ручные и ножные кандалы, и между двух солдат вывели к ожидавшей их на дворе острога пересыльной партии. Некоторые из арестантов, высунувшись из окон, насмешливо прощались с ним, и желали многих лет (они знали о готовящейся ему участи), другие просто хохотали и ругались… Слава Рубцова дошла и до них… они ожидали от него каких-либо чудес, а он, во время трехмесячного пребывания в остроге, был совсем невидимкой и старался никуда не показываться, даже в часы прогулок…

— Ей, атаман!.. Держи карман! — кричали одни… и бросали камешки и куски штукатурки.

— Напиши, высока ли виселица, — орали другие…

Рубцов, словно, не обращая внимания на оскорбления, медленно шел, позванивая оковами, к сборному пункту…

На виселице.

— Слушайте вы все, паны и быдлы!.. — крикнул он, обернувшись к острогу… Палка о двух концах, а у Василия Рубцова память здоровая. — До видзення, панове! Еще увидимся…

Все ясно видели, что это не больше, как хвастовство заранее обреченного смерти преступника, но таково было обаяние этого человека, что в то же мгновение крики, хохот и насмешки умолкли, и из нескольких окон раздалось «ура»!

Партия тронулась и скоро скрылась в воротах… Из-под ворот Рубцов еще раз взглянул на замок, и заметив в окне Клюверса, грустно следившего за уходом товарища, послал ему рукой воздушный поцелуй. Клюверс ответил тем же…

Ворота замка закрылись.

Глава XV Любовь

Возвратимся теперь несколько назад, к одним из главных действующих лиц романа, на которых обрушились, с первых же дней их пребывания в Петербурге, все ухищрения непомерной алчности петербургских крокодилов, — именно к старику Вознесенскому и его молоденькой дочери, вдове Карзановой, только что вышедшей из приюта «душевнобольных», доктора Ливанского.

Первое время по возвращении ей сына врачи боялись, что припадки душевного расстройства могут повториться, но, как говорят, «от счастья не умирают», так можно добавить, что «от счастья с ума не сходят», и, действительно, кризис миновал благополучно, и молодая женщина совершенно оправилась от страшных нравственных потрясений, выпавших на её долю. Но уже с самых первых дней она начала выражать такое неодолимое, такое страстное желание уехать из Петербурга, бежать из этого омута, где, как ей казалось, на каждом шагу ей устроены силки и западни, что много труда стоило отцу, и в особенности Голубцову, убедить ее пробыть в Петербурге несколько дней.

— Домой, назад… к себе… — твердила она в каком-то самозабвении, — которое можно было, пожалуй, счесть за остаток психического расстройства, и бедный Вознесенский опять забегал по докторам, умоляя их спасти дочь. Новый консилиум, созванный под предлогом удостоверении в возвращении рассудка больной, после долгого и горячего спора, нашел ее совершенно здоровой, но подверженной очень часто встречающейся, в особенности между сибиряками и жителями северных стран, особой манией «тоска по родине», осложненной на этот раз страхом за настоящее свое положение. Ехать обратно приходилось во что бы то ни стало, а этот отъезд, совершенно не согласовался с планами, и самыми сердечными желаниями адвоката Голубцова, разумеется, являвшегося в настоящее время полным доверенным несчастной наследницы…

Как мы уже знаем, он был не стар, умен, сметлив, обладал большими связями, и громадной долей самоуверенности, которую дает постоянный успех… Но он не был еще богат… и мысль разбогатеть, схватить громадный куш, какими бы то путями ни попавшийся, преследовала его и днем и ночью. При первом же знакомстве с делом Карзановых, он начинал сознавать, что его золотые сны осуществляются. Один гонорар, полученный им с вдовы младшего Карзанова, за отвоевание её части наследства, уже составил сам по себе состояние, но как французы говорят: «аппетит приходит во время еды», скоро Голубцову было мало того куска жирного пирога, который он урвал на жизненном пиру, со стола других пирующих… Ему, во что бы то ни стало, захотелось сесть самому за этот стол, самому разрезать и пожирать бесценный пирог, из которого пока только крошки и корочки попадали на его долю… и он только искал случая примоститься. Случай скоро представился.

Неловким проступком своего лакея он был доставлен лицом к лицу с людьми, имеющими право на такое наследство, на такие капиталы, которые, до той минуты, ему казались фантастическими и сказочными, но когда, после первого знакомства с делом, он воочию увидал, что слухи не передавали и половины действительных богатств Карзановых, им овладело какое-то необъяснимое чувство алчности и жадности этого богатства… Он совсем позабывал, что богатство не его, что он только доверенный, которого можно сменить на другого. И его окончательно сразило выраженное Карзановой желание не начинать дела с Клюверсом, а отказавшись от наследства, бежать обратно в Сибирь в тайгу… Он не мог понять, как это люди решаются бросить десятки миллионов, и бросить кому же? Своему явному врагу и злодею!..