Петербургские крокодилы

Ольга дико вскрикнула и вырвалась, но при этом быстром движении зацепила большую японскую вазу, стоявшую на пьедестале, и та со звоном и треском разбилась на куски… Князь остановился в своем преследовании, а Ольга, дрожа всем телом, прижалась в углу и нервно рыдала.

— Простите меня, Бога ради, я вас умоляю, простите меня, — говорил князь, стараясь ее успокоить, — простите, не выдержал… увлекся… зачем, зачем вы такая хорошенькая?

Ольга не отвечала ни слова и продолжала нервно вздрагивать…

— Ну, перестаньте же, перестаньте… умоляю вас, мне так совестно, за самого себя, ну, перестаньте же, перестаньте!

— Бог вас простит, что вы обидели меня, бедную девушку, которая отнеслась к вам с таким доверием… зачем… за что?..

— Не имею оправдания… и умоляю позволить мне загладить мое преступление…

— Я на вас не сержусь… Бог с вами…

— Нет, как хотите, как хотите, позвольте мне загладить мое преступление и дурные воспоминания этого необдуманного поступка.

— Но чем же?.. — недоумевая, спросила Ольга.

— Позвольте мне, на память нашего первого знакомства позволить себе поднести вам это… — Молодой человек достал из кармана и подал Ольге хорошенький бархатный экран… Не понимая в чем дело, она взяла его и открыла.

В нем была пара бриллиантовых серег…

— Не ждала я от вас, князь, такого вторичного оскорбления, — тихо и просто сказала она и, положив экран на стол, не взглянув даже на молодого человека, пошла к дверям, в которые вошла.

Боковая дверь снова с шумом распахнулась, из них вылетела Франциска Карловна!

— Ну что, дети мои, сговорились? Переговорили… — залепетала она, словно не замечая волнения Ольги и черепков разбитой вазы…

— Нет, не сговорились, — ответила гордо молодая девушка, — я не согласна занять то место, которое предложил мне князь!.. — И она отворила дверь… — Позвольте мне уйти… Мать, вероятно, уже вернулась, и я дольше оставаться не могу.

Удерживать — не было в привычках Франциски Карловны, она знала, что это дело уголовное, а она смерть не любила судов… Её клиенты и клиентки шли сами, добровольно… Она не подала виду, что ей уход Ольги неприятен, и сама проводила ее до лестницы.

— Ну, что, князь?.. — быстро заговорила она, возвращаясь к князю Перекатипольеву…

— Увлекся не вовремя, как дурак, — зато и наказан!

— Глупая девчонка! — тоже, «не согласна занять место, которое предложил мне князь»! — передразнила ушедшую госпожа Шпигель… — ну, мы еще посмотрим…

— Слушайте, Франциска Карловна… мой каприз к этой девочке превращается в сумасшествие… Помогите мне — озолочу… озолочу вас… вы знаете, как я богат…

— Тут дело не в деньгах, князь, тут дело идет о моей чести… клянусь вам, она будет ваша… и не дальше как через неделю, Il y va de mon honneur [Речь идет о моей чести. (фр.)].

Достойная женщина говорила о чести.

Глава XVI Признание

Присяжный поверенный Илья Васильевич Голубцов, получив от своего камердинера, уже известную нам депешу в Одессе, спешил оттуда во всю мочь, не зная и не понимая, по какому поводу его вызывают в Петербург. Он хорошо знал, что его слуга, человек хотя плутоватый, но умный, и даром такой серьезной телеграммы не пошлет. Он ехал — мчался с курьерским поездом, ломая себе голову — что это могут быть за обстоятельства, не дающие отсрочки… Дорогой из Одессы, проезжая через Москву, он не успел бы даже заехать к кому бы то ни было, и потому еще из Киева телеграфировал о своем приезде интересовавшим его людям.

Садясь в вагон в Москве, и прощаясь с приятелями, которые выехали к нему на дебаркадер, он заметил, что один из них, войдя к нему в вагон, вскрикнул от неожиданности, и крепко расцеловался с высоким седым стариком, размещавшемся на кресле рядом с ним. Завязался общий разговор, и через минуту он уже был знаком с соседом по вагону — это был старый сибирский золотопромышленник Алексеев, едущий в Петербург и заграницу лечиться.

В течение всей ночи, они долго говорили об этой неизвестной, малодоступной стране, которая называется «тайга», и Илья Васильевич с большим интересом слушал рассказы словоохотливого старика о Сибири, о сибиряках, о тамошних колоссальных богатствах… Больше всего его заинтересовал рассказ Алексеева об Индыгирских приисках, и фамилия Карзанова, несколько раз произнесенная рассказчиком, почему-то врезалась в его памяти.

К утру путники, подъезжая к Петербургу, разговаривали как старые знакомые, и Голубцов, подав свою карточку Алексееву, рекомендовал ему остановиться в Знаменской гостинице, что старик и обещал исполнить, прося позволения заехать к Голубцову, с бумагами, посоветоваться о делах. Тот, разумеется, с радостью согласился, и они расстались друзьями.

На дебаркадере Илью Васильевича ожидал с нанятой каретой Степан Ильич с таким бледным и расстроенным лицом, что Голубцов не на шутку испугался, но тот успокоил его, и несмотря на все убеждения сесть вместе в карету и рассказать дело дорогой, полез на козлы, промолвив только:

— Дома, Илья Васильевич, дома все расскажу!