— Вот все, что могу теперь предложить вам, добрейшая Вера Васильевна. Что же касается презренного металла, то увы и адью! Тю-тю! Ни сантима, — и чтобы еще больше, убедить ее в справедливости своих слов, вывернул наружу карманы брюк и залился пьяным, добродушным смехом. — То-то, все до сантима проедено и пропито!.. Гуляем!
Последняя надежда была потеряна, надо было возвращаться ни с чем.
Дома ад усилился. Дочь, не выдержав оскорблений и попреков старухи Одинцовой, лежала на кровати и плакала. Одинцова не унималась и грозила земными и небесными судьями, и требовала немедленно оставить квартиру. Так прошел целый день. Немудрено, что ни мать, ни дочь не прикоснулись к скудному обеду, а с вечера Вере Васильевне надо было идти на службу и стараться быть веселой и смешить не взыскательную клубную публику.
Дочь опять осталась одна… Одинцова торжествовала. Как разъяренная волчица напала она на беззащитную девушку, которая лежала, зажав уши, чтобы не слыхать её проклятий.
Вдруг послышался звонок и через минуту на пороге появился ливрейный лакей и спросил:
— Здесь ли живет Ольга Андреевна Саблина?
— Здесь, здесь, — залепетала старуха, прерывая брань, — здесь, что вам угодно?
— Письмецо к госпоже Саблиной.
Услыхав свою фамилию, Ольга встала и удивилась, увидав конверт с написанным адресом. Рука была знакома, — писала госпожа Шпигель:
«
Разорвать и бросить письмо было первым движением — молодой девушки, но, в ту же минуту, другое гадкое, скверное чувство себялюбия, желание жить, как бы не жить, ворвалось в её истерзанную душу. Идти или не идти, страшным роковым Рубиконом вставало в её мозгу. Она хорошо сознавала, что идти, значит, погибнуть, то есть возродиться в другой, совершенно другой, более блестящей и грязной обстановке, — погибнуть, как чистое создание, и превратиться в роскошный пустоцвет бульвара, и жить пока живется, пока существуют красота, молодость и здоровье, — не идти!.. Выносить эти попреки, эту нужду, этот — голод, унижение, оскорбления матери…
— Мама простит — когда узнает, а почем она узнает? — она ничего не узнает — я скажу, что получила хорошее место, я скажу, — эти мысли вихрем проносились в затуманенной молоденькой головке Ольги, — она понимала, что отдаться за деньги, продаться — ужасно, дурно, постыдно, — но другого исхода не было, маленькое сердечко не — выдержало житейской борьбы — оно устало… «Продаться! Продаться», — шептал ей какой-то злой дух — «ты спасешь, себя, спасешь мать… Продайся, продайся как можно дороже!!!» — Мелькнуло в её голове — «Как можно дороже! Деньги все!..» Решила она уже гораздо спокойнее.
— Как можно дороже! — повторила она уже совсем твердо, и подняв голову и взглянув прямо и открыто в лицо нахально — глядевшего на нее лакея, сказала голосом, в котором почти не слышалось, еще за минуту душившего её волнения.
— Скажи Франциске Карловне, что я через полчаса буду.
Лакей вышел.
Оленька стала быстро одеваться.
Через несколько минут она звонила у роковой, обитой зеленым сукном, двери квартиры госпожи Шпигель. Дверь беззвучно открылась, резким, бьющим в голову ароматом пахнуло на молодую девушку, она отстранилась, хотела уйти, бежать от этого вертепа, но какая-то невидимая сила словно толкнула ее в дверь, и она вошла не оглядываясь.
Дверь за ней закрылась.
Глава II
Неожиданная встреча
На этот раз прелюдии были не долги.
— Ах, как я рада, душечка, что вы пришли, на силу-то… но я знала, что вы умная девушка — приторно заискивающим голоском заговорила Франциска Карловна, вводя жертву в свой собственный роскошный будуар… Надеюсь, что вы на этот раз будете умницей, и не будете бить моих ваз…
Молодая девушка ничего не отвечала, она даже не обратила внимания на то, что в будуар вела дверь прямо из прихожей, и что стоило только сделать пять шагов от входной двери, чтобы очутиться в благоухающей атмосфере этого уютного, располагающего к лени и наслаждению уголка.