Петербургские крокодилы

Второй промах скоро понял и Перепелкин, и со всей энергией ему присущей, разом решил отделаться от маскарада. Вернувшись, после похищения документов у Вознесенского, в свою холостую, но довольно элегантную квартиру, он заперся в кабинете, и послал прислуживающую ему старую кухарку-чухну за посыльным.

Оставшись совершенно один, он стал со вниманием перебирать все бумаги, которые были в его столе, и раскладывать на две пачки. По мере накопления ненужных или потерявших значение бумаг, он осторожно еще раз пересматривал их и, убедившись в их полной непригодности, относил к камину и жег. Также поступил он со всеми ящиками стола, и отобрав только небольшую пачку самых нужных бумаг и документов, вложил их в конверт, и расстегнув жилет и рубашку, осторожно вложил в замшевый мешочек, носивший прямо на теле. В нем уже были четыре билета 5-ти процентных «по десять тысяч», штук двадцать радужных, и небольшой пакетик в голубой бумажке, снаружи еще обернутый в пергамент.

Бумаги, украденные утром у Вознесенского, конечно попали туда же. При виде их, Перепелкин не мог не улыбнуться.

— Нн… да, Василий Васильевич! Умей пользоваться, здесь не один миллион!

Окончив с бумагами, и убедившись, что ни одного компрометирующего лоскутка не осталось нигде, Перепелкин позвал посыльного и приказал ему отнести чемодан, стоявший всегда уложенным и связанным, на Николаевскую железную дорогу, и сдав его в цейхгауз, принести квитанцию.

Посыльный ушел и через полчаса вернулся с квитанцией. Тогда Перепелкин принялся за странное, и совершенно непонятное занятие, для непосвященных в таинства гримировки.

Две сильных лампы с рефлекторами горели по обеим сторонам большого овального зеркала, стоявшего на столе, заваленном всеми возможными туалетными принадлежностями. Василий Васильевич сел на низенький деревянный стул, словно соображая что-то, и затем, словно великий артист, и актер, создавший в своем воображении тип того лица, которое он должен изображать на сцене, быстро стал менять свою собственную физиономию, согласно задуманного типа.

Прежде всего, он достал из странного вида коробки склянку с какой-то бесцветной жидкостью, и намочив свою щетку, стал сильно натирать волосы на голове. Прошло не более пяти минут после начала операции, как его густые, черно-синие кудри превратились в плоские волосы почти соломенного цвета со слабым рыжеватым оттенком… Брови, даже ресницы подверглись такой же метаморфозе оставались только одни усы, черные, жесткие, характерные, дававшие всему лицу определенное, не скоро забываемое выражение… Василий Васильевич задумался. Странное дело, ему было жаль своих усов, но чувство осторожности взяло верх, и в несколько ударов бритвы усов не существовало. — Когда после этой операции Перепелкин обмыл лицо и взглянул на себя в зеркало, он чуть не вскрикнул — он сам себя не узнал — одни глаза, черные, проницательные, стальные, несколько напоминали прежнего брюнета… но и это обстоятельство было поправимо. Пенсне с довольно темными стеклами мигом украсило его тонкий с легкой горбинкой нос, и с этой минуты штабс-капитана Перепелкина не существовало. Даже послужной список был сожжен. В прекрасном черном сюртуке, который через минуту облегал стройную фигуру Василия Васильевича, в боковом кармане лежало свидетельство, выданное Чернореченским уездным предводителем дворянства, на имя дворянина Василия Васильевича Паратова.

Тщательно сложив весь военный костюм в комод, и достав партикулярное теплое пальто с барашковым воротником, до той поры спрятанное в нижнем ящике комода, Василий Васильевич хотел надеть его, но потом вдруг что-то сообразил, и взяв с письменного стола ножичек, быстро спорол с пальто адрес портного, пришитый на тесемочке у ворота, и затем уже надел пальто — видимо он вспомнил, что заказывая это пальто у Тедески [Лучший петербургский портной. — Прим. автора], был в офицерском мундире и на костылях… Мошенник боялся, что даже такое ничтожное обстоятельство может навести на след его тождественности с Перепелкиным.

Надев пальто и меховую шапку, он подошел к комнате, занимаемой кухаркой.

— Амальхен, — начал он через дверь… — я сейчас еду в Москву, дня на три, если кто будет спрашивать, скажи, что раньше четверга не буду… Прощай!.. Бумаг и писем для меня не принимай, да скажи дворнику, чтобы не прописывал выбывшим, я вернусь скоро…

Дав эти наставления, на всякий случай, своей придурковатой прислуге, Василий Васильевич не дал ей проводить себя, говоря, что и сам найдет дорогу, и гремя костылями, пошел к прихожей. Осторожно прислушавшись, и убедившись, что никто за ним не следит, он поставил костыли к стенке, открыл дверь и тихо вышел на площадку лестницы. Надо было пройти незамеченным мимо швейцара, но и это было сделать не трудно… Он в это время объяснялся на улице с какими-то господами, приехавшими в карете.

— Так ты говоришь, что господин Перепелкин дома? — резко произнес голос, видимо привыкший повелевать.

— Точно так-с — дома, пожалуйте…