Петербургские крокодилы

— И рад бы душой — не могу… он взял документы с собой…

— А негатив?

— Стер.

— А камень…

— Камень смыт…

Хитрая женщина, сразу, из-за тонкой двери, слышавшая голос Перепелкина, хотя и не видала его под новым обликом Паратова, тотчас узнала его, не даром она целый вечер провела с ним и Карзановым у Франциски Карловны… Уже и тогда ее поразило странное отношение между собой этих двух личностей… и она во что бы ни стало захотела узнать тайну.

— Значит, нет никакой возможности восстановить камень или негатив… а я думала, а я надеялась, что для меня…

— Для вас готов бы все сделать… со страстью в голосе заговорил Борщов, и, если Иван Иванович позволит, я постараюсь возобновить камень.

— Ах, он глупый, глупый!.. Иван Иванович?! Да Бога ради, ни слова ему о моей просьбе. Слушайте, Борщов… если вы достанете мне хоть какой-нибудь оттиск с камня… я вас поцелую… слышите, поцелую, а вот задаток! И она обожгла губы молодого человека, быстрым скользнувшим поцелуем.

— Иван Иванович дома… он помешает, едва держась на ногах от охватившего его волнения, — прошептал Борщов.

— Это уже мое дело… он не помешает… а вы попытайтесь… я… не скупа… на ласки, — проговорила молодая красавица с таким выражением, что с этой минуты для Борщова не было невозможного… Он готов был идти на преступление, чтобы только заслужить обещанную награду.

Когда, проводив гостя, Иван Иванович, вернувшись в свою лабораторию только хотел заняться восстановлением камня, к нему явилась Юзя, и потребовала, чтобы он тотчас сопровождал ее к каким-то знакомым. Не исполнить требования Юзи, значит, подвергнуть себя её капризам на несколько дней, а Иван Иванович боялся вспышек её неугомонного и неукротимого характера хуже грозы небесной… Опыт пришлось отложить и ехать немедленно…

Борщов один остался в лаборатории.

Глава V Гравер

Вернувшись в свой номер в «Европейской гостинице», Паратов тотчас переоделся, надел старенькое пальто на вате, с потертым барашковым воротником, которое оказалось в чемодане, подвязал шею красным шерстяным шарфом и надев мятую войлочную шляпу, сначала осмотрел осторожно, нет ли кого-нибудь в коридоре, быстро вышел из номера и запер его на ключ.

Он прошел мимо швейцарской, не возбудив ни в ком подозрения, даже посыльный, которого накануне он посылал на Николаевский вокзал, не узнал его и только смерил презрительным взглядом его поношенный костюм.

Выйдя на Невский, Паратов нанял извозчика и через полчаса, за тридцать копеек был доставлен в самую глушь Коломны, за церковь Покрова [Автор имеет в виду исторический район Санкт-Петербурга в Адмиралтейском районе, территория между Фонтанкой, Мойкой и Крюковым каналом. Традиционно, к Коломне относят также Театральную и Никольскую площади. Никольский собор, Мариинский театр и Новая Голландия]. Там он слез с извозчика, расплатился с ним и пошел вглубь полу занесенного снегом двора, и через минуту поднимался по полутемной, скользкой лестнице на третий этаж.

В маленькой прокопченной, грязной и вонючей конуре, именуемой «комнатой с мебелью», только на бумажках, приклеенных дворником к воротам, на старой изломанной кровати, покрытой кучей каких-то грязных, изорванных лохмотий, в чаду от табачного дыма, смешанного с прогорклым запахом пригоревшего масла, валялся, не старый еще, но совсем потерявший всякий облив разумного существа, человек. Густые, всклокоченные, с сильной проседью волосы падали ему на глаза космами, худое, изрытое морщинами и оспою лицо, обросло какой-то жесткой серой щетиной… Маленькие, глубоко вдавленные глаза смотрели как-то дико и болезненно, и придавали его лицу страшное, отталкивающее выражение. Маленький мальчик лет семи — восьми, одетый в какой-то серо-черный засаленный халатик, лежал рядом с мужчиной на кровати и, казалось, грелся, положив свою голову ему между рукой и боком. Несмотря на разность лет, сходство между обоими живыми существами было разительное, всякий наблюдатель смело назвал бы их отцом и сыном, и он бы не ошибся.