Петербургские крокодилы

Лежавший был некогда известным гравером в Москве, но, привлеченный по делу о подделке купонов к ответственности, угодил на каторгу, где отбывши срок, вышел на поселение… но без права возвращаться в Европейскую Россию. Но что мог делать и чем существовать в Сибири человек, привыкший работать только граверной иглой, или грабштихелем? Он не задумывался над вопросом. Ловко составленный, и еще ловчее выполненный, фальшивый паспорт, дал ему возможность уйти из поселения и вернуться в Москву, но тут-то и начались его мучения и настоящая каторга. У него оказалось мало знакомых между литографами, и те, которые знали кого они берут, предлагали ему самые мизерные, самые ужасные условия… Он пошел на все, с ним была женщина, бросившая родину, и ушедшая из Сибири вслед за своим возлюбленным, был маленький ребенок, прижитый ими в первый год их связи… Чтобы доставить им кусок хлеба, он брал работу, которую давали, цену, которую предлагали…

Прошел год. Красивой женщине сильно полюбилась Москва, с её роскошью, богатством, движением… Любовь к несчастному как-то словно угасла в её сердце, может быть, под влиянием нужды и голода… Столичная жизнь манила ее как в омут, и однажды, когда Трофим Дмитриев вернулся из литографии домой, он не нашел там своей сожительницы… Бессердечная женщина бросила не только любовника, но даже сына, которому было всего год.

Этот удар поразил Дмитриева хуже приговора суда и пятилетней каторги. Он запил и пил без просыпа чуть ли не целый год… Места он потерял все, никто не хотел держать пьяницу, который под пьяную руку бывал не воздержен и на язык, и на руку, сдельная работа была самая ничтожная, приходилось работать заказы подпольные, гравировать подписи и печати, подделывать бланки… Дело начинало получать огласку, приходилось бежать из Москвы, но куда?.. На родину? В деревню? Но там граверной работы быть не могло, а от всякой другой он отвык окончательно, в Петербург! В Петербург его звали приятели, также бездельные артисты, работавшие по темным подвалам вертепов, и, сфабриковав себе паспорт на имя мещанина Николая Глебова, он добрался до Питера, где по пословице, — в возе соломы человека как иголки не найдешь.

Но несмотря на нравственное глубокое падение этого человека, мешавшее ему понимать, что подлог — преступление, в нем явилась одна человеческая черта, это самая безграничная любовь к сыну, не покидавшая его в минуты самого скотского запоя. Достаточно было маленькому ребенку закричать или проснуться ночью, уже отец стоит около его колыбельки на коленях, готовый всю ночь не спать, утешая и убаюкивая сына!.. И здесь в Петербурге, терпя самую ужасную бедность, ночуя сплошь и рядом в ночлежных домах, он не покинул ребенка, хотя эта постоянная голодовка и убийственная, скотская жизнь и обстановка влияли на склад понятий ребенка… Несмотря на свои годы, он казался чуть не стариком.

— Здорово, Николай Глебович! — весело заговорил Паратов, входя в каморку, — как поживаешь.

— А, это вы, Василий Васильевич! Откуда? Вот радость, не ждали!.. Мы уже и спать было залегли — работы нет, хлеба нет… что в постель, что в могилу… Последние дни настали…

— Эх, не кручинься, Николай Глебович. Бог не без милости.

— Да зато, Василий Васильевич, свет-то без добрых людей совсем остался…

— Ну, не говори!.. Я, например, разве я когда отказал тебе, когда у самого, грош в кармане был.

— Вы не в счет… Василий Васильевич… да много ли таких!.. Беда!..

— Ну, вот что, Николай, я к тебе за делом — инструмент есть?

— Нет, все продал…

— А мне бы нужно…

— Да вы, только скажите, что нужно-то, мы и без инструмента, может, сварганим.

— Печать нужна…

— Какая печать, сургучная или коптевая?

— Коптевая, церковная.

— Так бы и говорили… на что тут инструмент, без инструмента оборудуем — в один момент,

— Как же без инструмента… Грубо будет, узнают.

— Ни в жизнь… мою-то работу узнать — жирно будет!

— Попробуй, попробуй, а я посмотрю.

— Да что пробовать-то, будьте без сумления.

— Нет, ты уж лучше попробуй, а то документ испортишь…

— Что с вами делать, говорите, какую печать готовить?.. Волостную что ли, они у нас теперь в ходу… от них только и кормимся.

— Нет, церковную вот взгляни, — Паратов достал и показал подлинные документы…

— Самая что ни на есть плевая работа, в один момент обварганю, довольны будете… смотрите, батюшка, это самое простое, только с перепою горло пересохло… нет ли у вас двугривенного, младенец за парой пива сбегает… — Паратов дал просимое и сынок Дмитриева, шлепая опорками, побрел за пивом.

Между тем, отец достал маленький кусок стекла, около двух вершков длиной[8,89 см.] и в два пальца шириной, и накоптил небольшой, кружок над пламенем керосиновой лампочки, потом, порывшись в столе, разыскал булавку, и свободно, привычной рукой, в копоти процарапал кружок, и снял излишнюю копоть пальцем. На стекле остался черный кружок величиной в печать.