Петрикор

Возможно, имелась и другая причина. Станислав все понимал, но поступил по-своему. Купил письменный стол, книжные стеллажи, небольшой диван. Когда стоял на подоконнике и укреплял карниз, вошла Вера. Стала кричать, что Станислав эгоист и он ей больше не муж. А еще он – бездарность, не в состоянии заработать на кусок хлеба – может убираться куда угодно, раз разбил ей сердце и испортил жизнь. Все эти годы она, мол, кормит, поит и оплачивает коммунальные счета мужа, а тот лишь ведет асоциальный образ жизни.

В своей истерике высказала жена и главную претензию: именно из-за Станислава она потеряла ребенка. Если бы в тот злополучный день он не отправился на вечернюю халтуру, все могло бы сложиться по-другому. Строители тогда привезли материалы для ремонта квартиры. И она подняла тяжелый пакет с цементом. Потом несколько дней лежала в больнице… Но было поздно.

Станислав, как и всегда, не возражал и не спорил. Конечно, никакого асоциального образа жизни он не вел. Честно ходил на службу, отдавал всю зарплату жене. У него не имелось ни тайных банковских счетов, ни заначек под стопками книг. Но в чем-то Вера была права: он жил сам по себе.

И на сей раз он ничего не ответил жене, а просто включил дрель. Победитовое сверло мягко врезалось в бетонную стену. Вскоре он установил карниз и повесил гардины – те самые, темно-коричневые, цвета горького шоколада.

С тех пор кабинет стал для Станислава тем местом, где он мог оставаться наедине со своими воспоминаниями. Он снова мог дышать, жить и даже улыбаться, садился к столу и доставал из ящика «Айпад». Смотрел фотографии, что отправляла ему Элен, пытался представить выражение ее лица, когда она старательно выводила по-русски: «Всегда буду помнить тот вечер!»

Станислав увидел в окно жену – она шла с недовольным лицом.

В последние два года Вере нравилось считать себя очень-очень больной. Она вдруг обнаружила у себя аллергию на все виды электромагнитного излучения. Теперь в доме не допускалась работа любых электроприборов: телевизора, радио, компьютера и даже сотового телефона.

Сначала он даже пытался объяснять ей физические законы. Хотел доказать, что электромагнитная волна проходит сквозь стены, а раз жену не беспокоят ноутбуки соседей, то у нее все в порядке. Но Вера оставалась непреклонна: больна – и точка! И вообще она может теперь жить исключительно среди экологически чистых материалов. А потому – срочно нужны стулья из бука, натуральная шуба на подкладке из шелка, родниковая вода и фермерские продукты. И никакой мобильной связи, а также интернета в пределах досягаемости! Мол, невыносимо страдает от разрушающих волн. (Тут она обычно хваталась за горло, словно начиная задыхаться.)

Станислав пытался что-то объяснять – жена не слушала. Однажды он даже решился объявить, что больше не может так жить, а потому – уходит. С решительным лицом вошел в комнату и увидел, что Вера лежит на диване и безутешно рыдает. Она выкрикивала горькие фразы о потерянном ребенке. И о том, что он ее не любит. А в довершение – уже порядком приевшиеся угрозы, что она покончит с собой: выбросится из окна, выпьет ртуть.

На следующий день шубу пришлось купить, причем в кредит – актеру провинциального театра не светят баснословные гонорары. К тому же мутон оказался для жены слишком грубым, кролик – недостаточно теплым, а ондатр – так вообще «сплошным уродством». В итоге Вера стала владелицей превосходной канадской норки, голубой, как мечта.

Иногда они гуляли по парку. На большой ледяной горке дети катались на санках. В новой дорогущей шубе жена нахмурившись смотрела на их забавы, а потом тихонько плакала дома.

Он не счел нужным сообщить ей, что взялся за отвратительную халтуру, чтобы хоть как-то выровнять баланс. Теперь по субботам и воскресеньям приходилось подрабатывать аниматором в детском клубе, развлекая отпрысков состоятельных горожан. Каждый из беснующихся семилеток имел право выразить недовольство уровнем мероприятия, и тогда владелец клуба вызывал Станислава, грозя лишить гонорара или вообще уволить…

– Я дома! – прокричала Вера из прихожей.

* * *

Станислав открыл на планшете Эйфелеву башню в лучах яркого летнего солнца.

Когда-то снобствующие парижане насмехались над новой достопримечательностью, и Станислав зачем-то тоже усмехнулся.

– Tour Eiffel, – проговорил он вполголоса.

В голове снова зазвучала музыка – какой-то чудак шансонье зарабатывал на жизнь, наигрывая знаменитые французские мелодии. Официант в безупречной белой сорочке и черной бабочке умело разливал шампанское по узким бокалам. Станислав тогда впервые попробовал настоящее шампанское, в ресторане «Жюль Верн». Он сделал глоток и подержал игристое вино во рту, чтобы хорошенько распробовать. Вкус показался странным, немного кислым. Старался не обнаружить неопытности – ведь что он, в сущности, видел в родном Саратове? Родители его, если и пили по праздникам, то предпочитали настойку, которую сами делали из рябины и вишни. А теперь вот кислющий напиток, привезенный из самой Шампани, искрился, словно заигрывая с ним.