Петрикор

Еще на улице Тамбасова располагалось кирпичное строение с универсамом и довольно бездарная советская школа, где среди прочих навыков и умений нам преподавали искусство надевать противогаз. Учитель по гражданской обороне (не могу вспомнить его имени) брал в руку секундомер, а мы отчаянно пытались натянуть на голову этот чертов противогаз.

За оврагом стоял кинотеатр «Рубеж», типичной советской постройки, безликий и серый. Папа подрабатывал там художником-оформителем, делал на втором этаже витражи с видами Петербурга. Бар кинотеатра стал своего рода оазисом какой-то другой жизни, с заграничным налетом. Там было мало света, но сами витражи, за счет примеси золота, словно светились изнутри. К тому же в столь загадочном для меня месте подавали алкогольные коктейли.

Я всегда с удовольствием приходила туда и затаив дыхание наблюдала посетителей: неспешно болтающих, медленно потягивающих через соломинки необычные напитки. Это был какой-то другой мир – по крайней мере, так мне казалось.

В школу, что находилась в пяти минутах от нашего дома, я ходила пешком сама. Утренний проход по лестнице для меня становился своеобразным испытанием. Мы жили на втором этаже, и я кубарем катилась вниз, зажмурив глаза. Тщательно заплетенные папой косички разлетались в разные стороны – Пеппи Длинныйчулок, да и только. Мама уезжала на работу на час раньше, поэтому косички были обязанностью папы. Но он, как ни старался, не мог достигнуть требуемого результата, и косы не доживали даже до третьего урока.

Иногда мы просыпали школу, и тогда я бежала на уроки растрепанная, с гривой непослушных волос. Классная руководительница Татьяна Сергеевна отводила маму в сторону после родительского собрания и тихо (она старалась быть деликатной) говорила:

– Вы бы сделали что-нибудь с волосами Ирады, Евгения Георгиевна. Ну это же неприлично… У вас такая хорошая семья.

При чем тут мои волосы? На фотографии, что я увидела много позже (она хранилась у мамы в отдельной коробке со старым снимками) у прабабушки Маши были похожие густые волосы, спадающие непослушной гривой на плечи. Это, кстати, единственная фотография прабабушки. Она погибла во время блокады Ленинграда. Говорят, она была очень красивой: в нее даже был влюблен французский дипломат.

Из школы я возвращалась всегда по одной и той же дороге, мимо унылых домов-кораблей. Еще были безрадостные походы в музыкальную школу на соседнюю улицу, где мне часто хотелось спать на уроках сольфеджио. Многими годами позже, когда у меня самой родилось двое сыновей, я обнаружила, что родители зачастую определяют своих детей в музыкальную школу, не обнаружив других талантов. А дети послушно отбывают восьмилетний срок. После выпускных экзаменов они захлопывают крышку инструмента – и больше никогда ее не открывают. Вот так, через любовь родителей к музыке, рождается к ней ненависть детей.

Иногда я просто гуляла вдоль домов, чаще одна. В школе мне почему-то не удалось обзавестись близкими друзьями. Одна подруга у меня была, но что именно нас объединяло? Этого я не знаю до сих пор.

Мне всегда казалось, что вокруг другая, неправильная, чужая жизнь, из которой я когда-нибудь обязательно выберусь. Это странное чувство удивления, что я сейчас здесь, но меня словно с кем-то перепутали.

Помню, мы пили чай на нашей шестиметровой кухне. Наступили выходные, следующие сразу за самым любимым в Советском Союзе праздником – Новым годом.

– Сегодня едем в цирк! – громко сказал папа.

– В цирк? – удивилась я.

Дети в то время еще не были так пресыщены и избалованы развлечениями.

И папа рассказал мне про цирк. Особенно красочно он описал жонглеров – кстати, именно они в цирке и восхитили меня больше всего. Какое-то время я даже сама хотела стать цирковой артисткой, жонглершей – чтобы подбрасывать вверх светящиеся кегли.

До метро мы добирались на автобусе. Улица Тамбасова почти конечная, и когда мы садились в автобус, вокруг было много свободных мест. Но уже через несколько остановок автобус набивался под завязку. Двери с трудом закрывались, а люди так плотно прижимались друг к другу, что для некоторых подобное становилось слишком интимным испытанием.

Помню, как женщина с пышной прической громко вскрикнула: «Хам!» – и ударила стоящего за ней мужчину по лицу.

Тогда, кажется, случилась моя первая поездка на метро, которую я хорошо запомнила. Позже я очень любила ездить в метро: это было особое действие, почти магическое. Заходишь в пустой вагон – и тот тоже постепенно наполняется людьми.

Нигде в мире потом я не видела такого красивого метро! Станция «Автово», с малахитовыми колоннами и хрустальными люстрами, казалась декорацией из спектакля. Хотя тогда я, конечно, так не думала, просто с восхищением смотрела на все это великолепие.

А в тот раз мы вышли на станции «Гостиный двор». На эскалаторе папа крепко держал меня за руку.

Невский украсили новогодними гирляндами. Удивительно, но тогда Петербург тоже украшали!

– Мы в сказке? – спросила я совершенно искренне и зажмурилась.

Казалось, что окружающего великолепия просто не может быть…