Пятая печать

– Не спорьте! Теперь перейдем к Томоцеускакатити. А потом уж высказывайтесь.

– А я считаю, он прав был! – продолжал настаивать трактирщик. – По сравнению с этими негодяями он просто ангел. Как это он может быть неправ?

– Вы шутите? – потряс головой Швунг. – В чем тут, по-вашему, утешение?

– Обратимся к Томоцеускакатити, – повысил голос Дюрица. – Вы слушаете, господин Ковач? – посмотрел он на столяра. – Жизнь этого Томоцеускакатити была полной противоположностью жизни несчастного Дюдю! Он был большим начальником, князем, ему подчинялся весь Люч-Люч. То, что он был главным на острове, означало, что если на совести непосредственного хозяина Дюдю числилось, допустим, семьдесят выколотых глаз и восемьдесят отрезанных языков, то на совести Томоцеускакатити их было многократно больше. Оно и понятно. Ведь во столько же раз он был могущественнее и имел во столько же раз больше рабов. Ему принадлежал весь Люч-Люч, принадлежал душой и телом, вместе с потрохами. Просто невероятно, сколько мерзостей натворил этот человек. Вы можете себе это представить, вспомнив, за что он велел отрубить голову тому бедолаге, который как воды в рот набрал. Или вот, например, случай: один из рабов, накрывая на стол, неосторожно звякнул прибором. Томоцеускакатити только кивнул – и один из охранников тут же увел несчастного и отсек ему голову. Бац – и готово. Одна из его наложниц как-то чихнула, потому что часами валялась голой у ног своего повелителя, и этого было достаточно, чтобы и ей отрубили голову. А то еще было: новый флейтист исполнил какой-то пассаж не так, как привык Томоцеускакатити, одно мановение – и песне конец, колесовали беднягу флейтиста. Думаю, уже из этого ясно, каким правителем был Томоцеускакатити. Наверное, еще никого не проклинали так, как этого сукина сына. И все бы ничего, не будь в этой истории одной особенности. Причем весьма интересной особенности. Томоцеускакатити был убежден, что он – самый порядочный человек на свете. Таким считала его и родная мать – пока он ее не казнил; таким считали его и дети. Всякий раз, когда он повелевал отрубить кому-нибудь голову или вырвать язык, его мать – покуда была жива – говорила своим внучатам, то бишь детям Томоцеускакатити: смотрите и учитесь у вашего папы, как надо вести себя, чтобы никто не посмел сказать, что вы плохо воспитаны. Один летописец, которого Томоцеускакатити впоследствии отдал на съедение крысам, записал, что за первые десять лет своего правления тот убил или повелел убить девять тысяч шестьсот двадцать четыре человека, среди них четыре тысячи женщин, около шестисот детей, которые состояли при нем для более мелких услуг вроде массирования спины и темени, а остальные – мужчины, как старые, так и молодые. Разлучил три тысячи супружеских пар, отобрал у родителей семьсот дочерей и сыновей еще до того, как им исполнилось тринадцать лет. Две тысячи человек тиран ослепил полностью или на один глаз, повелел вырвать тысячу пятьсот языков, в том числе у шестидесяти малолетних. Сжег живьем сто тридцать, посадил на кол семьдесят и распял на кресте тридцать девять.

– Остальное, пожалуй, придержите при себе, – сказал книжный агент. – Я всегда знал, что вы извращенец, но не думал, что до такой степени. Вы думаете, это случайность – наговорить столько гадостей в один раз?

– Да ведь все это дело рук Томостики или как его там, – возразил Ковач, – а господин Дюрица про это только рассказывает.

– Ну конечно. А то вы разве не видите, как он это смакует.

– Пусть закончит, – включился хозяин трактира. – Ну и что дальше? – обратился он к Дюрице. – Что вы хотите этим сказать?

– А то, – отвечал Дюрица, – что, несмотря на все это, Томоцеускакатити не испытывал никаких угрызений совести, ибо действовал сообразно морали своей эпохи.

– Сообразно… чему? – переспросил столяр.

– Морали своей эпохи. Ведь он вырос в такой обстановке, он видел вокруг себя то, что позднее стал делать и сам, а потому считал все это естественным и не задумывался, хорошо ли он поступает. Он нисколько не сомневался в том, что вправе так поступать, что ничего более правильного и нормального нет и быть не может.

– Ну, это уж слишком, господин Дюрица, – возразил Ковач.

– Между тем это так. В точности как я сказал, дружище Ковач.

– Так или не так, – произнес хозяин трактира, – все равно он был отъявленный негодяй и поганая тварь.

Ковач негодовал:

– Всякий, кто совершает столько мерзостей и жестокостей, если только он не клинический идиот, прекрасно осознает, что делает подлость.

– Ну уж простите, – приложил руку к сердцу Дюрица, – в наше время есть люди, которым на хлеб не хватает, а у других – собственные авто. Когда-нибудь наши потомки будут возмущаться: как это они могли разъезжать на роскошных автомобилях, когда у других даже приличной обуви и одежды не было. Как им было не стыдно расходовать на машину столько, сколько другие зарабатывали за месяц и при этом едва сводили концы с концами? Томоцеускакатити чувствовал себя замечательно и ведать не ведал о каких-то там угрызениях совести.