Пятая печать

– Речь идет о том, – переведя дух, ответил тот, – кем я предпочитаю стать? Таким негодяем, как этот Тикитаки, или рабом, как Дюдю. Ведь об этом речь?

– Верно, – кивнул фотограф. – То есть о том, искренне мы перед тем говорили или нет. Ведь мы тут много чего наговорили, вот господин Дюрица теперь и спрашивает у нас, кем мы хотим стать – таким вот Томоцеустакатити, если я правильно произнес его имя, или честным и порядочным Дюдю, у которого на совести никаких грехов.

– Что значит «спрашивает у нас»? – нахмурился Кирай. – Он ведь, кажется, у господина Ковача спрашивал?

– Да, у меня, – задумчиво подтвердил столяр.

– Но позвольте, – поднял руку фотограф, – разве можно, услышав такой вопрос, со спокойной совестью сидеть и молчать?

– Можно, – с нажимом сказал Кирай. – Можно. Вы знаете, что такое досужий ум? Это именно то, что вам тут продемонстрировали! Этот ваш достославный Чуруба и есть такой праздный ум, который в данный момент высматривает что-то на потолке, как будто и не сидит за столом вместе с нами. Скажите по совести, мастер Ковач, вам когда-нибудь приходило в голову нечто подобное? Или мне? Или нашему другу Беле? А почему? Да потому, что мы кое-что понимаем об этом мире и нам не нужны ни Томотики, ни Дюдю, мы и без них знаем что почем. К тому же у нас масса дел, надо на хлеб зарабатывать, на повседневные нужды. А если и выдается немного свободного времени, то мы тратим его на развлечения, а не на созерцание собственного пупа или вызывание духов.

И он кивнул в сторону Дюрицы, который, откинувшись на стуле, как раз изучал потолок.

– А знаете, чем занят сейчас этот самый Чуруба или как бишь его? Ржет над вами, дорогие друзья. Что сами себе запустили в голову таракана. Ну, думает, и ловко я их провел, теперь уж они у меня наизнанку вывернутся, лишь бы продемонстрировать, что у них за душой.

– Погодите, – заговорил Кесеи. – Я не берусь судить, правы вы или нет и ржет ли – простите за выражение – ржет ли над нами господин Дюрица или нет. Вполне возможно, что он не ржет, а, напротив, прекрасно осознает, какой трудный вопрос нам задал. Повторяю, я не берусь судить. Но то, что он задал вопрос, над которым нельзя не задуматься, в этом сомнений нет.

Его перебил хозяин трактира:

– Вы, наверное, уже и ответили на него – знаете, кого выбрать.

Фотограф развел руками:

– Нет, до этого дело еще не дошло. Речь пока что о том…

– А вы? – Хозяин трактира повернулся к Кираю: – Вы, поди, уж определились?

– Что значит «поди»? Что значит «определился»?

– Ну как же, вы сами сказали, что кое-что понимаете в этом мире и знаете, что в нем почем, а раз так, то вам уже нет нужды ни о чем раздумывать. И, стало быть, вы должны знать, какой сделать выбор. Не так ли?

Он посмотрел на Ковача:

– Или я неправ?

Тот в мрачной задумчивости разглядывал скатерть, явно поглощенный своими мыслями.

– Оно так. Несомненно, – кивнул он. – Должен знать, конечно.

– Вы-то уж наверняка знаете? – спросил его книжный агент.

– Кто, я? – поднял глаза Ковач.

– Вы, вы, милейший. Вы-то уж должны знать, раз киваете тут.

Дюрица качнулся со стулом вперед.

– Не крутите, мой эйропейский друг. Это у вас спросили, знаете вы или нет. А также у господина Кесеи! Зачем наседаете на господина Ковача?

– А может, вы знаете?

– Опять вы увиливаете, – сказал часовщик. – Вы тут рассказывали нам о писателе по имени Золя, о тех, кто паразитирует на других, и прочее.

– Нет, нет, – покачал головой столяр. – Господин Дюрица сперва спросил как раз у меня, и господин Кирай прав – отвечать должен я.

– Погодите минутку, прошу вас, – подняв руку, попросил фотограф. Он заговорил с необычайным жаром, покраснев сильнее обычного: – То есть, если позволите, я хочу сказать, что не имеет значения, кого спросили первым. Да, первым спросили господина Ковача, а не меня, например, или господина Кирая К этому вопросу следует относиться так… – Он оглядел сидящих за столом, лицо его приняло торжественное выражение, а слова зазвучали серьезно и весомо. – Полагаю, что к этому вопросу следует относиться так: независимо от того, где, когда, в каких обстоятельствах и с чьей стороны прозвучит этот вопрос, человек, которому он адресован, должен на него ответить. И не будет ему оправдания и покоя, пока он не даст ответа или не сделает надлежащих выводов.

– Правильно! – воскликнул дружище Бела. – Или же пусть помалкивает и не читает проповедей. Да, ума вам не занимать, – взглянул он на Дюрицу. – Но уж лучше сидели бы дома да занимались своими пакостями.

Не поднимая глаз на Дюрицу, Ковач сказал:

– А скажите, господин Дюрица, этот Мумотаки, он что, вообще не соображает, что дела, которые он творит… ну, что это недопустимо?

Дюрица поднял стакан.

– Нет. Он в этом во всем родился и поэтому считает такие вещи совершенно естественными.

– Но тогда, – сказал Ковач, – он, возможно, не совершает греха. Как вы думаете?

Дюрица пристально посмотрел на него:

– Это уж вы решайте сами.

– А куда же тогда… – задумчиво продолжал Ковач. – Куда подевался Бог? Тот, который внутри него был?

– Об этом вы лучше у него самого спросите. И у его коллег.