Пятая печать

– Все равно он был негодяй, – сказал книжный агент.

– Что такое? Мы наконец-то заговорили?

– Отъявленный негодяй, – повторил Кирай.

Ковач потер подбородок:

– Извините, но у меня все же другое мнение. Тот несчастный был прав, когда говорил, что его совесть спокойна, на нем нет грехов, он не запятнал себя чудовищными злодеяниями. А что касается второго, этого вашего главаря, зверь он был, а не человек.

– Подлый негодяй, вот кто он был, – сказал хозяин трактира.

– Допустим, – сказал Дюрица. – Я, во всяком случае, хотел только констатировать, что свою жизнь он прожил спокойно, ибо все им содеянное в его время считалось само собой разумеющимся, соответствующим праву, которым был наделен Томоцеускакатити. О том, что сам он считал это право для себя совершенно естественным, я уже говорил. Свою жизнь он прожил, испытывая удовлетворение, душевный покой, окруженный любовью близких и уважением друзей.

– Представляю, какой это покой, – сказал Ковач. – Какое удовлетворение, оплаченное мучениями стольких людей, которых лишают глаз и ушей и вынуждают вкалывать от зари до зари. Ничего себе!

Дюрица достал из нагрудного кармашка часы и поглядел на циферблат.

– Ну так вот! Вам, господин Ковач, дается пять минут, чтобы решить, кем вы хотите быть – Томоцеускакатити или Дюдю.

– Как это – пять минут? – уставился столяр на часовщика.

– А вот так. Ровно столько вам остается до вашей смерти, а еще через десять секунд вы воскреснете, воплотившись либо в Томоцеускакатити, либо в Дюдю. Теперь понятно? Прошу выбирать, как вам совесть подсказывает.

– А может, не будем дурачиться, господин Дюрица?

– Значит, не поняли?

– Нет.

– Ну так слушайте! Я – боженька и сижу теперь рядом с вами. Хорошо, положим, не боженька, а всемогущий Чуруба, и я говорю: в моей власти через пять минут лишить тебя жизни и тотчас затем воскресить. Но воскреснув, ты станешь тем, кого выберешь сейчас, еще при жизни. Это понятно? Так что обдумай все основательно – в полном согласии со своей честью, совестью, человечностью, со своими словами, сказанными по разным поводам, и со всем прочим! А теперь отвечай: кем ты хочешь воскреснуть – тираном или рабом? Tertium non datur.

– Что-что? – переспросил дружище Бела.

– Третьего не дано, – объяснил книжный агент и бросил взгляд на Дюрицу, словно бы ожидая одобрения.

– Такого не может быть, – заявил столяр.

– Чего – такого?

– Ну, того, что вы говорите.

– Это точно, – вмешался книжный агент. – Никакого Чурубы в природе не существует. Это выдумки, понимаете?

Дюрица, улыбаясь, повернулся к Кираю:

– Может быть. Но то, о чем я спросил, существует.

Он неожиданно взглянул на фотографа:

– Ведь так, сударь?

Кесеи сидел на своем месте, опустив голову, он был бледен и водил пальцем по узорам скатерти. При словах Дюрицы он встрепенулся. В замешательстве посмотрел на окружающих и снова опустил голову.

– Конечно, конечно… – пробормотал он, взглянув на часовщика.

Наступила тишина, которую нарушил Ковач.

– А дело-то, как бы это сказать, серьезнее, чем я думал. – Он обвел взглядом присутствующих: – Вы согласны? – И продолжил: – Ведь речь тут идет о том…

– О чем? – раздраженно перебил его книжный агент. – По-моему, нашему другу захотелось развлечься, только и всего. Вы разве не видите?

Фотограф поднял голову:

– Вы так думаете?

– Да, именно так.

– А я полагаю, что господин Ковач прав, это серьезный вопрос. Я бы добавил: серьезнее, чем можно подумать.

Он повернулся к Дюрице:

– Лично я вас прекрасно понял! И повторяю еще раз – я очень рад, что вы подняли здесь этот вопрос.

– Собственно говоря, – сказал столяр, – вопрос господин Дюрица задал мне. А я как раз не уверен – вроде понял, а вроде и нет.

– По правде сказать, – наморщил лоб хозяин трактира, – я не понимаю, с какой стати вы должны делать выбор и в чем состоит этот выбор.

– Ну как же! – воскликнул Ковач. – Разве вы, дружище Бела, не помните, о чем здесь шел разговор до этого? О том, что мы, простые люди, хоть и живем в нужде и заботах, все же не хотели бы оказаться в шкуре какого-нибудь статского советника, генерала или того, кто распределяет хлебные карточки.

– Ну и как, а теперь захотели бы? – спросил книжный агент.

– Как сказать. В конце-то концов, как раз об этом и речь. Не так ли, господин Дюрица?

Фотограф распрямился и придвинул свой стул поближе к столу:

– Прошу прощения. Дело было не так, дорогой господин Ковач. Насколько я помню, господин Дюрица начал с того, что его глубоко занимает один вопрос, над которым он сам много размышляет. Я вас очень хорошо понимаю, – посмотрел он на часовщика. – Если бы этот самый Чуруба задал свой вопрос человеку, считающему себя порядочным и умеющему, если можно так выразиться, не только болтать языком о серьезных вещах, то теперь этому человеку пришлось бы доказать, что он не просто бросается громкими словами, но действительно так и думает, как говорит.

– Вот-вот, – обрадовался столяр, – так примерно и я понимал, только не мог словами выразить. Это вы хорошо сказали, господин Кесеи.

Фотограф повернулся к хозяину трактира:

– Вы поняли, в чем суть дела?