Пятая печать

– Стало быть, он мог сказать и правду?

– Не знаю. Во всяком случае, нечего было Дюрице так грубо набрасываться на него. Какой в этом смысл?

– Он не набрасывался. Говорил совершенно спокойно, как он умеет.

– Все равно, – возразила жена, – неважно, как он это сказал. Представь, что человек сказал правду, не солгал. Каково ему слушать такое? Когда в глаза говорят, что он лжет.

Ковач отшвырнул хлебный шарик и проследил, как он катится по столу.

– Дружище Бела сказал, что, если бы этот человек и вправду сделал такой выбор, он не стал бы обижаться на Дюрицу за его слова, даже если они и впрямь обидны. И прибавил еще: ежели вы так возмущаетесь да выходите из себя из-за того, что кто-то усомнился в ваших словах, то вам тем более не поверят.

– В этом что-то есть. Но ведь люди такие разные. Поди узнай, что у кого на душе.

– Я, во всяком случае, не таким оказался человеком, каким всегда себя считал или каким должен был стать.

Жена подошла к столу и присела на краешек стула напротив Ковача:

– А ты почем знаешь это?

– Почем? Да потому, что все больше твержу на словах про честность да про порядочность, а как до дела дойдет, так стою как баран и слова вымолвить не могу, потому что и нет их совсем – настоящих-то слов.

– Ну это ты зря сейчас говоришь. Ты ведь Дюрицу знаешь – человек он с причудами, любит друзей своих подразнить, подшутить над ними, вот и эту историю выдумал, чтобы вам досадить. Не придавай ей слишком большого значения.

Ковач поднялся, снял с вешалки пальто. Взял сигарету, закурил и набросил пальто на плечи.

– Загляну в мастерскую.

Он открыл дверь и очутился в промозглом тумане. Остановившись у порога, Ковач выпустил вверх струйку дыма и зашагал вглубь двора, к мастерской.

«Надо будет завтра попробовать где-нибудь политурой разжиться, – подумал он. – Только сможет ли кто одолжить и сколько. Ежели не получится, придется на рынок Телеки топать, хотя там за нее баснословные деньги сдерут. Вот ведь странное дело. Бывает, собрат-столяр собственной политурой делится, самому мало, а делится – почему? А бывает, торгаш на Телеки за политуру, которая бог весть как ему досталась, последние штаны с тебя снимет – почему так? Наверное, потому, что люди все разные. У одного политура есть, а ремеслом он не занимается, значит, не больно-то она ему и нужна, но он все же хранит ее дома в кладовке, сам не зная зачем. А другой, которому она тоже не нужна, продаст за нормальную цену, вовсе не собираясь на ней нажиться, хотя, привези он ту политуру на рынок Телеки, мог бы втридорога за нее заломить. И ведь знает об этом, но все же не поступает так. Все потому, что люди, как любит выражаться жена, бывают всякие. Одно дело – мастер Дюрица, другое – Кирай, и совсем иное – дружище Бела. А тогда почему бы мне не поверить, что этот фотограф правду сказал? Я ведь о нем ничего не знаю, и справедливо ли с моей стороны сомневаться в том, что он так решительно утверждает? Ладно бы еще, если б я усомнился только из-за обиды: вот, мол, он может сделать выбор, а я не могу. Да, странная, странная все же тварь человек».

Он осмотрел замок, висевший на двери мастерской, обогнул ее, заглянул в окно, вернулся назад и, прислонившись к косяку, плотнее запахнул на себе пальто.